Из-за кустов акации показался командир звена. Услышав Широбокова, он метнул недовольный взгляд и оборвал его:
— Брось ты свои холостяцкие байки!
Орлову не понравился тон Широбокова: мало того что поучающий, но в нем еще и проскальзывали какие-то неприятно мстительные нотки. Откуда они у него?
В последнее время Широбокову как шлея под хвост попала, все не по нему. Молчит, сопит, смотрит косо, а разойдется — не поймешь, чего плетет. К чему все это?.. Ничего подобного Орлов раньше за ним не замечал. Своими фокусами он может ребят расстроить, вот Орлов и не дал ему разойтись, обрезал.
— А я что, товарищ капитан?
— Не тот режим выбрал, вот что. Язык у тебя — стрела ядовитая.
— Не я же это выдумал…
— Чего?
— Ну, что женские думы изменчивы…
— А кто? Я, Костиков, Пушкарев?
Широбоков посмотрел на Орлова и натянуто ухмыльнулся:
— Это ж народная мудрость.
— Мудрость, когда к месту да ко времени, — урезонил его Орлов и сделал строгий жест рукой: — Ладно, пора отдыхать.
Широбоков вдруг как-то сразу сник. Вполголоса, как самому себе, договорил уже на ходу:
— Если любовь даст трещину, ничем ее не склеишь. Одно спасение — полеты, заглушат любую боль.
Орлов тронул Широбокова за плечо:
— Все, Володя, кончили. Пойдем спать.
* * *
Утром Орлова было не узнать. Ходил по стоянке хмурый, в разговоры ни с кем не вступал и все поглядывал на самолет, в котором сидел Пушкарев. Когда летчик проверил аппаратуру и спустился из кабины на землю, Орлов подошел к нему и как отрубил:
— Пушкарев, сегодня не полетишь.
— Почему, товарищ капитан? — с достоинством спросил Пушкарев.
— Как спал?
Пушкарев удивленно пожал плечами:
— Нормально.
— Где там нормально, — бросил в сердцах Орлов, — всю ночь «бочки» крутил! Вокзальный сон летчику не годится.
Пушкарев невозмутимо развел руками:
— Холодно было, вот и крутил.
— Это здесь-то холодно?
— На заре свежевато, — сказал Пушкарев и для большей убедительности поежился.
— Не темни, зори здесь теплые.
Почувствовав реальную опасность, Пушкарев насторожился.
— Товарищ капитан, я отдохнул. Я готов лететь.
— Сказал: не полетишь, значит, не полетишь, — повторил Орлов и с досадой добавил: — Сам себе крылья подрезаешь.
«Не полетишь»! Любому летчику, от новичка до аса, пронзит душу эта жесткая мера воздействия. В авиации нет суровее наказания, чем отстранение от полетов. Товарищи будут летать, а ты дежурить, а еще хуже — без дела слоняться по самолетным стоянкам.
Пушкарев смутился и побледнел. Если бы Орлов на него накричал, было бы куда легче. Тогда бы и он попытался ему доказать: все это, мол, пустяки. Великое дело — недоспал. Врачи навыдумывали эти всякие режимы, няньками за пилотами ходят. А что ему, молодому, сделается? Чего-чего, а здоровья ему не занимать. Но сейчас перечить командиру звена был не в силах.