– Он в летчики готовится – вот честное комсомольское! – эмоционально отчитывался о проделанной работе молоденький сотрудник, наблюдавший за квартирой Баева, – Как проснется утром по полчаса кружится. Ровно тридцать минут – мы по хронометру засекали, с постоянной скоростью. Всегда по часовой стрелке. Только положение рук меняет. Нас таким упражнениям в планерном клубе учили.
Пока Прошкин слушал эти разглогольсвования, у него снова краешком мелькнуло в голове что-то связанное с Туркестаном, но он так и не смог вывести этот осколок озарения на уровень логической мысли, пригодной к выражению словами.
Едва освобожденные от обязанностей наблюдателей сотрудники вышли, раздухарившийся Корнев снова быстро ухватил Прошкина за рукав и потащил – на этот раз через улицу прямиком к дверям квартиры Баева, расположенной на втором этаже еще дореволюционного доходного дома.
– Ой, разве можно… ну без санкции… – усомнился в обоснованности действий начальника законопослушный Прошкин, наблюдая как Корнев лихо гнет зубами обычную дамскую шпильку с явным намерением наведаться в жилище, несколько дней назад занятое «идеальным сыном». В отличии от профессионального чекиста Прошкина, Корнев был профессиональным революционером еще с далеких царских времен и над вопросами формального соблюдения законности и прочей бюрократии задумывался редко, поэтому нерешительность Прошкина вызвала у него легкое недоумение:
– А кто же узнает? Мы ж быстро и аккуратно! – и Корнев поковырял в замке изогнутой шпилькой, замок тихонько и нервно скрипнул и дверь открылась…
В старинном неопределенной конфигурации коридоре царил мрачноватый полумрак. Прошкин толкнул дверь в комнату и хотел было войти – но отпрянул, потому что в первую минуту ему показалось, что там стоит какой-то усатый человек. Решительно настроенный Корнев тоже отпрянул, поддавшись иллюзии, но потом все-таки толкнул дверь, и Прошкин с облегчением вздохнул – комната была пуста. На стене, прямо напротив двери, чуть ниже уровня глаз, висел портрет товарища Сталина. Точнее сказать на стене висело огромное, тяжелое зеленое мусульманское знамя. Поверх знамени аккуратно по центру и располагался портрет Вождя. Но он не был просто прибит к стене. А свешивался на длинных, тонких, но прочных нитях, прикрепленных к пололку, как картина в музее. Когда сквозняк тихонько шевелил нити, портрет покачивался, тяжелое знамя шуршало, создавая иллюзию, что в комнате кто-то есть.
Будь Прошкин и Корнев более трезвыми и менее взвинченными, им вполне хватило бы этой иллюзии присутствия и в комнату они ни за что не вошли бы. Но даже сейчас, когда товарищ Сталин строго смотрел с портрета на непрошеных гостей, Прошкину стало как-то не по себе, от допущенного им нарушения законности. Хотя, раз уж он совершил такое противоправное действие – останавливаться на полпути уже не имело смысла.