Прошкин пожал плечами:
– Зачем вам Александр Дмитриевич кладбище? Вы прекрасно можете подъехать к дому на автомобиле или пешком подойти с центрального входа. От управления – максимум полчаса идти – прогулочным шагом…
Баев как-то нехорошо ухмыльнулся:
– Мой дедушка – вздорный старикан, он не может мне простить…Это долгая история и вам она не интересна будет. Достаточно сказать, что фон Штерн – синолог. Покойный папа тоже. Во всяком случае он учился именно той специальности, хотя и не успел получить диплома. А я – арабист.
Прошкин не видел в ситуации ничего такого уж трагического – тем более он понятия не имел кто такой «синолог». Заметив его замешательство Баев начал растолковывать свои династические проблемы:
– Фон Штерн – синолог. Специалист по Китаю и Магнолии – со значительным научным авторитетом. Он настоял, чтобы папа пошел по его стезе, мой отец – Дмитрий Алексеевич был фантастически талантливый человек, и тоже в студенческие годы подавал большие надежды как ученый – синолог. Но предпочел военную карьеру. Дед был вне себя. Они поссорились. Когда мы переехали в Москву в тридцать пятом, папа попытался с ним восстановить отношения – он очень переживал, что все так скверно вышло. И ему даже это отчасти удалось. Фон Штерн надеялся, что папа уйдет в отставку и продолжит заниматься наукой. Но папа считал, что наукой следует заниматься мне. Хотя я поступил в университет, на факультет востоковедения, но Китай мне был не интересен, у меня персидские корни и я предпочел арабистику. Старик снова выше из себя и они с отцом снова поссорились. Теперь старый маразматик меня просто ненавидит!
– Да, по-моему, крепкий старик, ему до маразма еще далеко… – заметил Прошкин. Баев побледнел, выпрямился и сложил руки накрест на груди, и сразу стал похож на театрального Гамлета:
– Знаете, товарищ Прошкин, этого замечательного старика дважды убить пытались. Да. Как раз в тридцать шестом при попытке ограбления, убили его охранника – монгола, который жил у дедушки много лет. И его самого убили бы, если бы папа не позаботился об его охране и переезде в Н.! И ни капли благодарности, простого письма не написал отцу за все это время – ни разу! Не звонил, не навешал! Даже на похоронах не появился, а когда я к нему заходил, и просто умолял его на похороны прийти и отца простить – просто наорал на меня и выставил за дверь. А ведь папа даже уже перед самой смертью о нем вспоминал, беспокоился…
Баев изящным жестом извлек позолоченный старинной работы портсигар, вынул тонкую сигаретку и тоже закурил: