– Что же? Они нанялись и "честно" несли свою службу…
– А мы добились самых блестящих результатов. "Олимпийцы" наши настолько поусердствовали, что не оставили в сердцах и душах своих сородичей ни одного даже самого малюсенького уголочка, сплошь не заплеванного и не обгаженного ими. Все свои таланты они устремляли не только на оклеветание, на унижение и на, заушение русской государственности и церкви с ее священнослужителями, но и на опозоривание и злобное осмеяние всего русского быта, русского человека, на развращение русской женщины и на развал семьи. Теперь мы можем гордиться, что во всем покорная нашим тайным директивам, вся современная русская литература прошла под знаком пошлейшего цинизма и сверх-безстыдства, что и требовалось доказать. И как хорошо доказано! Не правда ли? Ха-ха! "Корифеи" наши пользовались тем большей славой и зарабатывали тем большие гонорары, чем гнуснее и грязнее они писали. Наши труды не пропали даром. Посев дал обильный урожай. В "изящной" литературе, как залетные гости или как световые зайчики, сперва только мелькали и все чаще и чаше, а потом получили все права гражданства такие "выразительные" словечки и такие "поучительные", "высоко-реалистические" и натуралистические сценки и картинки, от которых у российских благодарных читателей по губам слюнки текли, но которых не пропустила бы ни одна самая снисходительная цензура.
– Самым вожделенным стремлением чуть ли не каждого из "корифеев" было придумывание наиболее греховных, соблазнительных, а часто просто мерзких сцен и смрадных словечек, дабы, во что бы то ни стало, перещеголять, как говорится, "переплюнуть" своих собратьев по перу. Вот во что мы обратили возвышенную кафедру жрецов чистого искусства, как Пушкин, Гоголь и другие гиганты слова.
– В заборную литературу, как кто-то из русских довольно метко выразился…, – с ехидной усмешкой заметил Липман.
– Истина. Ведь в конце-то концов, никто другой, а главным образом русская журналистика и, особенно, беллетристика внушила русскому интеллигенту ненависть и презрение ко всему своему родному, отечественному, отвращение к России и даже к самому себе. И ему, сбитому с толку, оплеванному и в своих собственных глазах униженному, до маниакальной страсти захотелось перестроить собственное государство. Мы этого и добивались, к этому всеми нашими силами и средствами вели. Сделать этого сам он не сумел. Но по нашему великодушию и по нашей жертвенной еврейской природе мы без его зова пришли к нему на помощь, осчастливили его, дали ему так долгожданную им радикальную перестройку. Теперь пусть нам кланяется в ножки и нас благодарит. Не так ли, Липман? Ха-ха-ха!