– А я завязал. – И снова покровительственный тон. Какого черта я должна кормить его комплексы? Пусть разбирается с ними со своим психоаналитиком за деньги, тем более что деньги, судя по костюмчику, водятся.
– С чем? – Пусть не мне, пусть сам себе ответит.
– С этой вашей мышиной возней. – И снова глаза такие, как будто я съела его ребенка.
– Каждому свое, – вяло ответила я, не принимая вызова.
– Постконцептуальное искусство – это даже не модель мира, а модель представлений о мире, создаваемая малокультурными и малонравственными людьми, – сказал он, прищурившись, – ваше искусство не объединяет, а разъединяет нацию, оно ставит человека в тупик, оно не является носителем нравственности.
– Носителем нравственности в чистом виде являются только суд и прокуратура, – ответила я.
– Ну почему же, есть базовые вещи.
– Какие же?
– Религия.
– Ты хочешь убедить меня в том, что среди религиозных людей больше нравственных, чем среди людей нерелигиозных?
– Это, надеюсь, и так понятно.
– Мне не понятно. По мне то, что ты говоришь, – нарушение прав человека. В декларации прав человека написано, что ни один человек не должен быть дискриминирован по половой, расовой и религиозной принадлежности. А если ты изначально утверждаешь, что ты нравственней меня, значит, ты дискриминируешь меня по религиозной принадлежности. – Я понимала, что Рылеева такой пассаж озадачит.
– Старуха, ты умный человек, страна погибает, кто-то должен ее спасти, – перенec он полемику на другой этаж.
– У тебя появился комплекс мессианства? – удивилась я.
– Я только скромный каменщик большого дела. Тружусь в Дворянском собрании, – сказал он так, как сообщают о Нобелевской премии.
– Ну и трудись. Мало ли собраний… – Я не поддержала пафос. Дворянское собрание – это диагноз, по мне это хуже кришнаитов. В разные стороны бросился наш брат художник на добычу денег. Один знакомый постмодернист, раскладывавший прежде на выставках муляжи окровавленных человечьих конечностей, начал оформлять коттеджи новым русским. «Ирка, – позвонил он мне недавно, – мы никакие не постмодернисты, мы говно собачье. Мне вчера клиент, главный по бензину, велел спальню уложить белым кафелем, а над постелью карельской березы повесить копию Йогансона „Допрос коммуниста“. Мне бы такое самому придумать, я бы стал нашим Дали!»
– Установлено, что я от побочной ветви декабриста Рылеева… – сказал Рылеев, потупясь.
– И это тебе дает право монополии на истину?
– Только цвет нации, объединившись способен…
– Это ты, что ли, цвет нации? – Я почему-то вспомнила его вечно заплаканную сожительницу-кассиршу. Рылеев поселился у нее, приехав из какого-то Урюпинска, найдя себя в авангардизме после долгих лет работы таксистом.