– А Валера?
– И Валера не звонил.
– Понятно. Мне кажется, ты поторопилась с этим замужеством.
– Когда кажется, креститься надо.
– А что я такого сказала?
– Ничего.
– Говорят, о тебе статья в какой-то газете…
– Возможно.
На самом деле ей было наплевать.
– Я, наверное, заеду днем, – попробовала она лед.
Я выдержала длиннейшую паузу.
– Я чувствую, ты этого не хочешь?
– Я ничего не сказала. – Мне изо всех сил не хотелось, чтобы она встречалась с Дин. Я не могла объяснить почему, но понимала, что она все разрушит.
– Ты будешь дома?
– Нет. Я ухожу и не буду ночевать.
– Тогда я не приеду.
– Как хочешь.
– Ты не желаешь меня видеть, – завелась она.
– Если тебе нужны деньги или продукты, я завезу, – вежливо отозвалась я.
– Мне нужно общение. – В голосе обида.
– Как ты себе это представляешь? – Я иногда изо всех сил поддерживала бытовую болтовню, проходящую по классу душевной близости, но сейчас, когда не было информации от дочек, я не представляла, из чего эту болтовню можно высосать. Я не понимала, о чем может говорить мать, кроме сериалов, соседок, и, съезжая на меня, демонстрировать чудеса бестактности.
– Я представляла, что у меня есть дочь, оказывается, я ошиблась.
– Я занята сегодня, – предельно терпимо ответила я, и она швырнула трубку. С матерью я долго занималась той же благотворительностью, что и с подругами. После развода с отцом она не купила себе ни одной вещи, ее гардеробом, досугом и здоровьем занималась я, в ответ на что она бросала меня с больными детьми в самых критических ситуациях, опускала на всех взлетах и сладострастно обсуждала все мои падения. Мать была пожилой копией Пупсика, они даже внешне были похоже больше, чем со мной. Та же полнота, черноволосость, та же инфантильность, тот же виновато-капризный близорукий взгляд из-под очков, та же фальшивость. Видимо, мне надо было построить копию отношений с матерью, быть использованной и униженной, чтобы получить разрешение на введение матери в зону критики.
Почему меня так задевало отношение матери, трезво презираемой по интеллектуально-этическим параметрам? Видимо, ее родительская незрелость и душевная неловкость отнимали у меня историческую протяженность и обкрадывали энергетически. Я поняла к своему возрасту, что мать, обожающе глядящая на своего ребенка, фиксирует его в космосе, как бы вытаптывая для него теплую полянку. На любом человеке изо всех сил написано, как его любили в детстве. Я все время смотрю в глаза прохожих. В массе они либо испуганы, либо спрятаны внутрь, либо затянуты пленкой защищающейся злобы. Все это – только отраженье глаз глядящих на них в детстве мам.