Егор кое-как вырвался, принёс дров и растопил каменку. Набил снега в котёл и, когда вода согрелась, вывел старуху в предбанник, содрал с себя одежду и вымылся. Отошедшие в тепле ноги болезненно ныли. Пальцы на них распухли и покраснели.
Напоенная и накормленная старуха ещё немного побормотала и уснула на лавке. Сморенный теплом, Егор растянулся на горячей полке. Изредка взбрёхивал на возню мышей запущенный в предбанник Мамай.
Егору припомнился хмурый прищур раскольника над берданкой, громовой выстрел. Неужто кержак убивал всех, узнавших о ските и хранилище книг? Что за страшная тайна сокрыта в древних рукописях, спрятанных в пещере?
Быков заснул, и привиделось ему, будто причёсывается он дома перед зеркалом материнской костяной гребенкой, а вслед за её взмахами обесцвечиваются волосы в старческую седину, под глазами отвисают мешки отёков и печёным яблоком морщится лицо.
Егор даже проснулся от страха и подложил в каменку дровец: «Ох, плохой сон, жуткий. Побелеть-то в такие годы…»
Утром он подкрепился брусникой и хотел накормить старуху, но она дико вскрикнула спросонья и забилась в угол. Тогда Егор вышел из бани на свежий воздух. Сверкающая белизна больно резанула по глазам, снеговая кухта пригнула лапы деревьев, из недалеко ельника доплыл свист рябчиков, и он цапнул рукой рукоять маузера.
Обошёл дом и вдруг увидел под навесом дровяника подоткнутые за балки камусные широкие лыжи. Сердце радостно ёкнуло. Егор выдернул их и отёр рукавицей.
К тонким еловым дранкам рыбьим клеем намертво приварены полосы шкур с сохачьих ног. Их мелкий ворс позволяет легко скользить вперёд, а на подъёмах вздыбившиеся ворсинки не дают лыже ползти назад.
Егор надел их, и почти не проваливаясь, свободно пошёл по нетронутому снегу к ельнику. Увидев охотника, рябчики шумно взлетели и расселись на деревьях. Быков пристегнул маузер к прикладу-кобуре, но всё равно рука дрожала и мушка прыгала перед глазами. Сказывалась усталость.
Первые две пули прошли мимо, непуганые рябчики не улетели. Егор подошёл ближе к выводу, прислонился к стволу лиственницы и одну за другой сшиб четыре птицы. Назад катил по своему следу. Нашёл ведерный чугун, растопил русскую печь в доме.
Пока закипала вода, быстро ободрал с рябчиков перо и выпотрошил их. Головы, лапки и потроха отдал Мамаю, а в котёл бросил сразу все тушки. Решил вдоволь накормить старуху. Бабка отпихивалась, что-то шипела и не хотела есть.
Пришлось силой влить ей в рот кружку тёплого бульона. Она ничего не отвечала на вопросы Егора — молчала и безумно таращилась на него, то ли с ненавистью, то ли со звериным испугом.