Отец сумрачно глядел на них и хлестал без закуски гольём спирт. Марфа, надвинув платок почти на самые глаза, деланно улыбалась и опасливо косилась на худосочную красавицу.
Пригласили шофера отобедать. Он после третьей рюмки заметно опьянел, забубнил что-то на своём языке, силясь совладать с очугуневшими веками. Марико не пила вовсе, тонкими пальчиками отламывала от краюхи небольшие кусочки, осторожно их жевала.
Марфа, видя, с какой нескрываемой нежностью японка смотрит на Егора, стервенела нутром.
Управившись с приготовлением закуски, она тяжело плюхнулась на скамью и, брезгливо скинув с плеча тяжелую руку пьяного Михея, выпила пару больших стаканов жгучего спирта, закипая от гнева и краснея лицом.
Подумала сорвать злобу на Проньке и Ольке, досель помыкала она ими, как хотела, но, осаженная ледяным взглядом Егора, утихла. Неожиданно потекли у ней слёзы. Марфа утиралась молча сальной занавеской и пьяно раскачивалась.
Олька присохла к брату. Статная, красивая деваха вымахала. Глазищи — огонь, лицо — румяное и чистое. Потом Олька утащила Марико в другую комнату хвалиться нарядами. Японка сходила в машину, принесла ей голубое кимоно в подарок, серебряное зеркальце и ещё что-то атласно-белое.
Сестра Егора счастливо зарделась и торопливо спрятала обновы в сундук. У Проньки пробивалась курчавая бородка, он рассудительно вставлял слова в общий разговор. Всё больше о хозяйстве.
Дивился похождениям брата в России. Егор заметил, как жадно загорались у парня глаза при рассказах о поисках золота. Наконец, Пронька не сдержался.
— Мне б с тобой двинуть туда, да на ково оставишь хозяйство. Отец хворает, сестру замуж надо определять. Никак нельзя. А так бы хотелось богачество обрести…
Утихомирились после первых кочетов. Марфа прикусила нижнюю губу, когда ненавистная гостья увела её бывшего суженого в тёмную горницу.
Михей уже храпел, откинувшись на лавке, ему вторил тонким посвистом сморенный шофёр. Олька сноровисто прибирала со стола, высокомерно поглядывая на постылую мачеху.
Егор долго лежал с открытыми глазами, обняв хрупкую Марико, доверчиво прижавшуюся к нему. Хмель его не взял, да и радость от встречи с родными была омрачена смертью матери.
Горестно помнился затравеневший бугорок могилки, куда они наведались всей семьёй, уже чуть покосившийся крест, грубо вырубленный топором.
Пустынно было вокруг последнего материнского пристанища, бесприютно, ни родни рядом, ни дедов и бабок померших. Чужая, холодная землица давила.
Он вздохнул и ворохнулся, и сразу вскинула голову Марико, ласково и томно потянулась упругим телом, по-детски причмокивая губами. «Что она хочет, знать бы? А девка-то чудо! Как гробанула Марфу — глазом не успела моргнуть. Ручонки — как былки, а сила в них неимоверная, ласку несут материнскую…»