Игнат держал глаза закрытыми, но он услышал прыжок зверя, услышал шлепок об землю передней лапой, проскальзывание задних. Игнат откинул голову, подставляя яремную вену звериным клыкам. Сердце зло ударилось о ребра, ожидающие удара волчьих лап, и тут же, в такт удару сердца, прозвучал выстрел.
Честное слово, Игнат услышал свист пули, хотя и пролетела она не возле уха, а значительно ниже, услышал чмоканье, с которым пуля вошла в плечо зверя... или как там называется то место, где волчье туловище плавно превращается в лапу. Игнат разжал веки и увидел, как зверя опрокинуло на бок, как он, поджав раненую лапу, прыгнул вторично, но уже в другую сторону, в сторону опушки.
Вдогонку зверю просвистел рой пуль, автоматная очередь. Однако ни одна смертоносная капля не попала в хищника. Вздрогнули потревоженные пулями сосенки, волчья туша, нырнув за пулями вслед, взлохматила темно-зеленую массу подлеска и скрылась, оставив кровавый след на ковре из пожелтевших иголок. Вопреки штриховке сумрака, Игнат разглядел пунктир крови на мякоти земли.
Сзади, за спиной Игната, за толстым сосновым стволом – шумный всплеск. Некто или нечто плюхнулось в речную воду.
Конечно – некто! Некто прыгнул с другого, пологого берега реки, карабкается на обрыв, в воду летят комочки земли, камушки. Некто взобрался и бежит, пробегает рядом с сосной Игната, в лицо Сергачу брызнуло влажным холодом с его пятнистых мокрых одежд.
Федор! Это был Федор. Еще свистела одинокая пуля, а Игнат уже знал, что стрелял Федор, выживший вопреки и наперекор, знал, но боялся себе в этом признаться, ибо уяснил – надежде свойственны подлоги и обманы, она, надежда, и сестра ее, госпожа Удача, похожи, суки, на ту женщину, которую Сергач собирался назвать своей женой, от которой сбежал, которая до сих пор числит себя в невестах и, небось, недоумевает, куда вдруг пропал безумно влюбленный женишок.
Врут, что от трагедии до фарса, как и от любви до ненависти, – всего один шаг. Врут! Сии аспекты бытия соседствуют и жмутся друг к дружке. Стоило Игнату вздохнуть, и первая стихийная мысль в башке, можно смело сказать – заново рожденного, вздорная, мелочная мыслишка с оттенком меланхолической досады, дескать, раз выжил, то еще предстоят выяснения отношений с невестой, с ее родителями, родственниками...
Игнат дивился собственной мелочности, проклиная себя за вопиющую неблагодарность к спасительнице Судьбе, а Федор тем временем врезался с разбега в иллюзорный массив опушки. Затрещали сухие ветки, заволновались пушистые массы юной лесной поросли, поглотив пятнистую спину, скрыв коротко стриженный крепкий затылок. Треск ветвей слился воедино с трескотней автомата. Треск и трескотня удалялись в лес. Минула вечность, равная нескольким сотням свирепых секунд, и все стихло. И сквозь шуршащие помехи леса пробился сильный голос Федора, уверенный и спокойный, с едва уловимыми запятыми одышки: