– Витек... Эй!.. Витя!..
– А?.. – Фокин оторвал прилипший к лобовому стеклу «Нивы» ошалелый взгляд, повернул голову – ну наконец-то! – к Игнату. – Сергач, мать твою, на хера они нашу тачку чинили?
– В смысле? – Игнат не понял вопроса. И смысл следующего длиннющего предложения, произнесенного Виктором на одном дыхании, скорее угадал, чем понял.
– Когда вы со старостой, в лоб его мать, ушли, улица опустела, а когда он заорал, они все – назад к тачке. Ну, а я...
– Стоп! Мы с подлым старостой уединились во дворике, а жители тем временем расходились по домам, как им и было велено, да? Староста крикнул: «Стреляй!», и николаиты побежали обратно к «Ниве», да?
– Угу. – Виктор опустил голову, заговорил тише и медленнее. – Так и было. Ну а я вдарил по газам. Тебя, понимаешь, не слышно, а вокруг...
– Вить, кончай оправдываться! Газанул – и правильно сделал. Ты, черт тебя возьми, обязан был вырваться! Ты, блин, оплошал и теперь...
– Я?! – Виктор аж побагровел от возмущения. – Я оплошал?! Ни хера я не оплошал! Дал по газам – и вдруг, мать его в дышло, из-за плетня тачке навстречу выскакивает бородатый детина со здоровенным дрыном. Я рулю, объезжаю его, а он дрыном по лобовому стеклу ка-ак дал, мать-перемать! Стекло пошло трещинами, ни хера не видно: сплошные трещины! Я дверцу открыл, высунулся, а меня цап за хобот и наружу! Они засаду устроили, ты понял?! Они меня выдернули и, чтоб «Ниву» тормознуть, ей под колеса бревна кидали, ты понял? Впереди была засада, дошло? Ты бы на моем месте...
– Кончай! Я тоже на своем месте облажался, блин. Ты кричал «Игна-а-ат», когда выпал из машины или раньше?
– Раньше, когда дверцу открыл... – Виктор приутих, пригорюнился. Следующая фраза далась ему с трудом, через силу. – Струсил я... на помощь тебя позвал... Меня выдернули из тачки, а я... я и не сопротивлялся, как на землю грохнулся. Думал, абзац настал, на хер рыпаться...
Виктор замолчал. Игнат дал ему перевести дух и спросил деловито:
– А дальше? Повязали тебя и?..
– И отнесли в особняк, в комнату на втором этаже, ту, где нас староста вчера принимал, кисель предлагал. Мать его в печенку-селезенку. Мерзавец! Псих контуженый!..
– Ты его видел? После того, как связали, ты старосту видел?
– Видел гадину! Он меня допрашивал. Сказал, что ты в ауте, без чувств валяешься, а Федор, сказал, подыхает в ловчей яме. Он...
– Стоп! Вить, я не въехал в тему с «ловчей ямой».
– И я не въехал! Он сказал: «Федор в волчьей яме», сказал: «подыхает», и все, абзац. Он допытывался, откуда у нас взялось удостоверение Андрея. Как из тачки меня выдернули, тут же заломали и обыскали, сукины дети! Нашли, скоты, корки под подкладкой пиджака, нащупали, мать их! И блокнот под сиденьем нашли с твоими записями, с рисунком Андрея. Тачку, мать их, обшмонали... – Фокин до предела вытянул шею, заглянул в лицо, в глаза Сергачу. – Игнат, я рассказал контуженому все, как было... Как нам корочки Андрюхины подбросили и все остальное... Осуждаешь?