Когда мы вчетвером сидели в кабинете Степана… ― я не оговорился, именно вчетвером: Маша тоже присутствовала, как вполне полноправный член команды, ― Степан минут пять ничего не говорил, только головой качал. Я даже беспокоиться за него начал ― мало ли что могло со становым приставом случиться?
― Ну вы дали стране угля… Мелкого и до… много, в общем, ― сказал он в конце концов. ― Старого вампира в упакованном виде. Двойной премии захотелось?
― А что? Похвальное желание, ― заявил Васька с небрежным видом, хоть до того момента, как я вытащил из сарая замотанную в покрывало и перевязанную цепями вампирскую тушу, понятия не имел, что я задумал.
― Похвальное, похвальное… ― пробормотал Степан, выписывая два векселя ― один на Ваську, а второй на меня.
Двести рублей золотом каждому. Что-то хорошо отбились у меня за последнюю неделю те сто пятьдесят, что на штраф для нашей колдуньи ушли.
― Ты мне вот что скажи, Сашка… ― произнес Степан, постукивая карандашом по столу. ― По правилам, я должен сразу сообщать о пленном в Тверскую контрразведку. Раз упомянули вирацкую «Камеру знаний», то дело должно попасть к ним. Да и я чувствую, что за этим много чего стоит. Если узнают, что мы сами пытаемся дело раскрутить, ― нас по головке не погладят, а скорее даже по этой головке дубиной постучат, чтобы мозги на место вернулись.
― Да знаю, ― согласился я. ― Но не думаю, что кто-то будет проверять ― лично мне при захвате умрун проболтался или на первом допросе? А там, глядишь, что полезное и узнаем. Слишком много вампиров в этой истории, уже локтями толкаются, и Вирац этот, к демонам его, все время выныривает. И самое главное ― не могу понять, почему Вирац?
― В смысле? ― переспросил пристав.
― Там народу всего ничего, ― начал я объяснять. ― Никакой силы за ними. Если Тверь прознает, что захолустное баронство против нее интриги плетет, то никто и разбираться не будет. Захватят за неделю, барона в подвале его же замка запрут, а на его место ― военного коменданта. И пару батальонов сипаев, чтобы никто не вякал. Непонятно мне это все. А ведь барон Морн сибаритством, к девкам повадливостью и вообще прогрессирующим гедонизмом знаменит. Неужели ему на все свои радости наплевать?
― Я примерно так же думаю, ― согласился со мной Василий. ― Странно это все. Может, пообщаемся с ним?
Степан запыхтел, как чайник на плите. Уставился в потолок в глубокой задумчивости. Затем махнул рукой решительно:
― Хорошо. Один раз допросим. Не больше. Мне мои нашивки пока еще дороги.
С этими словами он встал, решительно оправил свою кожанку и пошел вперед большими шагами, такими, что мы еле за ним поспевали, бухая каблуками по деревянным половицам. Прошли дверь, еще одну, за которой пост был, вошли в коридор, где по правую сторону расположились четыре решетки ― двери в камеры для задержанных. Две из них пустовали, в одной спали беспробудным сном и храпели вперегонки двое приезжих, взятых за банальную драку в кабаке, ― до сих пор еще не протрезвели. По крайней мере, из той камеры так несло перегаром, что даже в коридоре закусить хотелось. Последняя решетка была чаще, прутья толще. На них наварены рунические охранные символы, над дверью в камеру тоже заклятия написаны, равно как и по раме, и по стенам самой камеры. В ней держали колдунов или существ магических. Оставшаяся в кабинете Степана Маша тоже здесь оказалась после ареста.