Несмотря на то что биографы Нормана в один голос на все лады пересказывают истории о том, что «в его лице проглядывал трезвый расчет... что это персонаж с тысячью масок, которые он надевал в зависимости от обстоятельств» (130), читатели так и не узнавали, по каким выдающимся случаям Норман демонстрировал свои незаурядные актерские способности и устраивал театральные жесты. У нас есть все основания полагать, что в мае 1927 года наступил один из таких выдающихся случаев.
Разыграв невыразимую печаль по поводу превращения полутора миллионов французских фунтов в золото, последовавшего 19 мая 1927 года, Норман неделю спустя поспешил в Париж в сопровождении помощника, чтобы поспорить с Моро. Последний раздраженно перефразировал свои аргументы против спекуляции и просто уперся, сказав Норману, что Франция играет по всем правилам и что такая конверсия (фунта в золото) — это самое меньшее, чего может ожидать Британия после имперского возвращения к золотому стандарту два года тому назад: Лондон, поучал англичанина Моро, должен теперь повысить процентную ставку, чтобы защитить свое золото. Норман возражал, что эта мера может вызвать в обществе взрыв негодования (131). Британский управляющий принялся объяснять, что лондонский денежный рынок — это высокоточный механизм, великолепно приспособленный для смазки британской экономики; любая порча этого механизма будет непоправимой; любое противоправное и непропорциональное извлечение золота из Лондонского банка грозит опрокинуть всю систему. Более того, продолжал Норман, никто не может точно установить источник спекуляции; спекулянты безлики: Париж сейчас обладает неограниченной властью над Лондоном, заявил Норман, но Лондон не имеет никакой власти над третьими сторонами. И, наконец, при таких высоких процентных ставках Парижа и при устойчивой привлекательности франка приток капитала во Францию просто не остановим. Париж, заключил Норман, должен снизить процентную ставку (132).
Такая умная позиция Нормана, призванная преисполнить управляющего Французским банком чувством собственной значимости и подкрепить вновь обретенное Францией ощущение финансового успеха, оказалась сильной и эффективной. Он сказал Моро, что Британия всецело зависит от милости Франции. Это была неправда; впрочем, во всем этом действе ее вообще не было ни грана.
Официально в мае между Францией и Британией возникла безвыходная ситуация; ни одна из сторон не соглашалась изменять процентную ставку, хотя стороны и подписали своего рода перемирие, которым Моро, введенный в заблуждение, на время обязался воздерживаться от требований конвертировать фунты в золото и, таким образом, от вывоза золота из Лондона. Тогда Моро обратил свои требования к Нью-Йорку, в то время как расчетливый Норман символически поднял ставку на одну восьмую процента для некоторых несущественных краткосрочных кредитов: «Мне вовсе не следует желать втаптывать фунт стерлингов в грязь, — злорадно записал в своем дневнике упорствовавший Моро, — это может навлечь на нас справедливые упреки со стороны Бена Стронга и американцев» (133). Англичанин обвел француза вокруг пальца.