Для того чтобы помочь Британии временно «пережить» искусно инспирированный «французский шок», Америка путем вливаний наличности и пользуясь механизмом разницы процентной ставки, выбросила дополнительную порцию золота из своего необъятного сундука (около 17 процентов своего золотого запаса).
В первой половине 1925 года [Соединенные Штаты] потеряли золота на сто сорок миллионов долларов, а за четырнадцать месяцев до мая 1928 года потеряли еще 540 миллионов золотых долларов. Первый протуберанец составил основу новой золотой валюты Германии; второй — основу золотой валюты Франции (138).
Цель британских игр с рикошетами была всегда одной и той же, а именно обеспечить бесперебойную работу «машины Дауэса». Американская политика дешевых денег, возобновленная в августе 1927 года, в действительности должна была поддержать дальнейшее размещение в Нью-Йорке немецких ценных бумаг, укрепляя тем самым рейхсмарку по отношению к доллару (139). Еще один искусно выполненный маневр.
Так англо-американцы снова разыграли сюжет, который был уже однажды поставлен ими в 1924 году; заемщики одалживали деньги на более дешевом нью-йоркском рынке, стимулируя повышение процентной ставки в Лондоне. Частный американский краткосрочный капитал в значительном объеме переместился в Лондон. Золотые резервы Нормана снова пополнились, и до июня 1928 года среднее соотношение фунта и доллара оставалось самым высоким за период с 1924 по 1931 год (140). Американское золото начало притекать начиная с декабря 1923 года года. Здесь запротестовали многие заинтересованные лица, например, правление Федерального резервного банка в Чикаго: члены правления не понимали, почему Америка должна разогревать свою экономику ради интересов Нормана — следовательно, никакая мистификация не могла уже никого убедить, что дело обстояло по-иному (141). Именно в это время Бенджамин Стронг получил полупрезрительную кличку «ментального довеска» британского управляющего (142). Но невзирая на весь этот шум, шаг был сделан, и оказался необратимым.
Однако это облегчение, устроенное себе Лондоном, было лишь временным. Уже в июне приливная волна изменила направление. Случилось так, что из-за вновь оживившейся спекуляции краткосрочные деньги на Уолл-стрит прыгнули на поистине головокружительную высоту (20 процентов), и поэтому капиталы, которые до того уплывали из Нью-Йорка в Лондон, а оттуда в континентальную Европу, ринулись в Нью-Йорк, польстившись на более жирную наживку. Что больше всего должно было расстроить Нормана, так это то, что деньги начали одновременно уплывать и из Германии.