В 1928 году, когда ежегодные выплаты по плану Дауэса возросли, Германия запротестовала столь яростно, что был создан новый комитет, возглавляемый на этот раз директором «Дженерал электрик» Оуэном Д. Янгом, имевший целью пересмотр исходного плана помощи. С февраля по июнь 1929 года клубы в Париже согласовывали окончательные размеры платежей «в карусели репарационных задолженностей, разыгрывая самый абсурдный эпизод мировой истории» (192); так родился план Янга. То было прямое следствие начатых в 1926 году совместных с французами действий но установлению связей между немецкими платежами и возмещением военных долгов союзников. Согласно этим условиям, Германия была обязана выполнить 59 несколько уменьшенных платежей до 1988 года. Часть этого долга могла быть, по условиям, возмещена в ценных бумагах, то есть сформирована в виде пакетов и продана частным инвесторам на денежных рынках Запада, чтобы выручить наличность для выплат вечно голодной Франции, которая взамен обязывалась к 1930 году вывести войска из Рейнской области, то есть на пять лет раньше исходно оговоренного в условиях Версальского договора срока. Для того чтобы облегчить задачу продажи ценных бумаг и облигаций, в Швейцарии, в Базеле, был учрежден новый банк — Международный расчетный банк. Должность генерального агента была упразднена, и Германия снова стала хозяйкой собственных железных дорог. Великая депрессия отпустила этому плану всего полтора года жизни.
Будучи президентом рейхсбанка и финансовым экспертом германской делегации, Шахт, подписал план Янга в июне 1929 года, но вскоре денежная волна из Нью-Йорка изменила направление и стала высасывать деньги из Германии. Предвидя, что произойдет дальше, Шахт, вероятно, впал в панику. Надо было срочно покидать тонущий корабль. Так, в декабре, во время окончательных переговоров по уточнению деталей плана, Шахт возмутил стоячую воду, разослав официальное письмо, настоящую «бомбу» — в этом письме от отрекался от всех своих обязательств, используя для этого всю финансовую и дипломатическую иносказательную риторику, на какую оказался способен. Правительство, заявлял он, внесло дополнения, которые нарушили условия исходного документа (193). Эффект был столь неблагоприятным, что министерство финансов порекомендовало Шахту подать в отставку, то есть сделать именно то, чего Шахт и хотел добиться своим озорством. В марте 1930 года президент Гинденбург, возмущенный тем, что показалось ему «позорным малодушием и внутренним бунтом перед лицом противника» (194), и не вполне способный оценить всю глубину мотивов поведения этого дерзкого и вздорного Шахта, высокомерно принял отставку банкира.