Морозец с утра случился изрядный. Столбик термометра упал до двадцати пяти. Москва наполнилась розовой снежной изморозью и облачками пара, белого, как вата. В десять часов Гурову предстояло прибыть на допрос к следователю Хрипунову, поэтому с утра пораньше он решил навестить жену, которая все еще лежала в больнице. Настроение у Марии было отвратительное, и Гуров опасался, что она намерена провести в больничной палате все ближайшее время, включая и новогодний праздник. Трагедия, случившаяся на праздновании театрального юбилея, основательно подкосила ее. Марии не хотелось никого видеть и, что хуже всего, не хотелось выздоравливать. Она как за спасительную соломинку хваталась за успокоительные таблетки, назначаемые врачами, и почти постоянно пребывала в оглушенном состоянии, равнодушная и удовлетворенная. Гуров был очень удручен таким положением дел, но как помочь жене, пока не знал. Ему самому приходилось сейчас туго, и он разрывался даже не на два, а на целых три фронта.
Сегодняшнее свидание было коротким и не слишком вдохновляющим. Гуров принес Марии фрукты, ее любимые конфеты и цветы, с воодушевлением говорил, как они проведут вместе Новый год, но настоящего отклика на свои фантазии так и не получил. Марии было неинтересно.
Впрочем, на этот раз Гурову хотя бы показалось, что Мария выглядит чуточку получше. Она была даже слегка накрашена и на прощание улыбнулась ему.
Вот-вот должен был начаться обход, и Гуров не стал мозолить глаза врачам. Он поцеловал жену и велел ей поправляться. О своих неприятностях он, разумеется, не распространялся, а Мария ни о чем не спрашивала.
Гуров вышел из больницы и сразу же сунул в рот сигарету. За эти дни он все чаще стал баловаться табаком, злился на себя из-за этого и каждый день категорически решал подавить в себе эту слабость, а потом незаметно для себя закуривал снова. Сигарета дарила ему иллюзию исполнения желаний.
Направляясь к своей машине, Гуров вдруг увидел знакомую фигуру. На площадке, где стояли автомобили, пританцовывал на морозе невысокий сутуловатый человек с запоминающимся морщинистым лицом, с которого будто никогда не сходило выражение лукавства и непрошибаемого оптимизма. Несмотря на мороз, человек был без шапки, и пальто на нем было расстегнуто, а из-под него выглядывал ворсистый, видавший виды пиджачок и мятая розовая рубашка. Такого же цвета была плешь на макушке этого человека. Он тоже курил, но не сигарету, а длинную и толстую сигару, и над его головой стелилось облако сизого, с голубыми прожилками дыма. Это был артист из театра, где работала Мария, комик Вагряжский.