Полковник Филонов после этого отвел его в сторонку и наедине устроил страшный разнос за антисемитизм, «несовместимый с высоким званием советского офицера», после чего, слегка понизив голос, сказал: «Нельзя так, молодой человек. У вас еще все впереди, да и молоды вы для того, чтобы критиковать партию. Вот вам пример из жизни: всем известно, что у начальника училища на носу бородавка, но никто не кричит об этом. Хотя, повторяю, всем это прекрасно известно и ни генерал-майора Сизова, ни вверенное ему училище не украшает. Подумайте об этом, курсант Быков. Надеюсь, что вы сделаете из нашей беседы правильные выводы».
А потом был Афганистан, жара, грязь и бесконечные чужие горы, набитые оружием, исходившие лютой ненавистью, стрелявшие, горевшие, взрывавшиеся… Вокруг гибли русские, белорусы, украинцы, казахи, наконец — подрывались на минах, корчились с распоротыми животами на пыльных чужих камнях, исходили кровью в тени глинобитных дувалов, попадали в плен и умирали под страшными пытками, мучились кровавым поносом, горели заживо, с матерной руганью жгли кишлаки. А по прохладным, умытым дождиком прямым широким улицам столицы ходили мальчики и девочки с библейскими глазами — смотрели кино, гуляли в парках, смеялись, танцевали и совокуплялись на чистых простынях, заканчивали институты, получали дипломы и начинали при поддержке и покровительстве себе подобных карабкаться вверх по служебной лестнице, поближе к ключевым постам государства. Эта мысль не давала ему покоя, и даже ночами, когда все, кто не стоял на посту, не был в рейде и не сидел в нужнике, исходя кровавым поносом, спали каменным сном смертельно усталых людей, мысль эта терзала его, прогоняя сон.
Потом была контузия, когда пуля, отскочив от камня, за которым он укрывался, рикошетом угодила в голову. Он сознавал, что с головой не все в порядке — она часто кружилась и болела, перед глазами все плыло. Но главный врач госпиталя носил полковничьи погоны и фамилию Эль, и, глядя сверху вниз на обрамленную мелкими седыми кудряшками коричневую плешь и унылый горбатый нос этой обезьяны в белом халате, старший лейтенант Быков деревянным от ненависти голосом выдавил: «Жалоб нет». Военврач первого ранга Эль глянул на него снизу вверх, в глазах его мелькнуло что-то — уж не понимание ли? — и он сухо сказал: «Что ж, молодой человек, вольному воля». И Быков вернулся в часть, а ровно через месяц поймал тот самый осколок…
Гражданка встретила его свежим ветерком перемен. Оказалось, что не все честные люди погибли в Афганистане, захлебнулись водкой или сели на иглу. Снова взвился овеянный славой трехцветный флаг, и заходили по городу, не скрываясь, люди в черных шинелях и лаково блестящих сапогах, при виде которых инородцы бледнели и становились заметно меньше ростом. Они снова начали бежать — семьями, пачками, тысячами, а Быков вместе с другими помогал принять судьбоносное решение тем, кто еще колебался. Он обзавелся новенькой черной формой и скрипящей портупеей, но в парадах «Памяти» не участвовал: мешала хромота. Зато во всем остальном она нисколько не мешала, и однажды полковник запаса Филонов, недавно сменивший мундир цвета хаки на такой же, как у Быкова, снова сказал ему, как когда-то, отведя в сторонку: «Спокойнее, Виктор, спокойнее. Нашу работу не сделаешь за один день. Не стоит торопиться и усердствовать сверх меры Уголовный Кодекс надо чтить, иначе мы вас потеряем. А это будет весьма прискорбно».