Окна вагона, в котором они жили, были распахнуты настежь. Было душно и очень тихо. Лила постелила на кровати пестрое одеяло, а на ложе Керна – старую бархатную занавеску из тира. В окне качались два лампиона.
– Венецианская ночь современных кочевников, – произнес Штайнер. – Вы были в маленьком концлагере?
– Что ты имеешь в виду?
– «Царство призраков».
– Да, были.
Штайнер рассмеялся.
– Бункера, подземелья, цепи, кровь и слезы – «Царство призраков» внезапно стало современным, правда, маленькая Рут? – Он встал. – Выпьем по рюмке водки?
Он взял со стола бутылку.
– Может, и вам рюмку, Рут?
– Да, большую.
– А ты, Керн?
– Двойную.
– А вы прогрессируете, дети! – сказал Штайнер.
– Я пью только потому, что радуюсь жизни, – объяснил Керн.
– Налей и мне рюмку, – попросила Лила, входя в комнату и держа в руках противень, полный румяных пирогов.
Штайнер наполнил рюмки. Затем он поднял свою и усмехнулся.
– Да здравствует депрессия – оборотная сторона радости!
Лила поставила противень и достала фаянсовую миску с огурцами и тарелку с черным русским хлебом. Затем взяла рюмку и медленно выпила. Свет лампионов поблескивал в прозрачной жидкости, и казалось, что она пьет из розового алмаза.
– Ты мне дашь еще рюмку? – спросила она Штайнера.
– Сколько хочешь, меланхоличное дитя степей. А вы, Рут, будете еще?
– Да, я выпью.
– Налей и мне, – сказал Керн, – Мне прибавили жалованье.
Они выпили, а затем принялись за пироги с капустой и мясом. После еды Штайнер присел на кровати и закурил. Рут и Керн уселись на пол. Лила сновала туда-сюда, убирала со стола. На стенах вагона мелькала ее огромная тень.
– Спой что-нибудь, Лила, – сказал Штайнер.
Она кивнула и сняла со стены гитару. Она запела, и ее голос – хриплый, когда она говорила, – стал чистым и глубоким. Она сидела в полутьме. Ее лицо, обычно неподвижное, оживилось, а глаза загорелись диким, тоскливым блеском. Она пела русские песни и старые колыбельные песни цыган. Через некоторое время она замолчала и взглянула на Штайнера. Свет отражался в ее глазах.
– Спой еще, – попросил Штайнер.
Она кивнула и взяла на гитаре несколько аккордов. Затем начала напевать простые, незатейливые мелодии, из которых порой вылетали слова, словно птицы из темноты далеких степей; песни странствий и минутного отдыха в шатрах, – и всем показалось, что в беспокойном свете лампионов и вагон превратился в шатер, который они разбили на ночь, а завтра им предстоит двинуться дальше, дальше…
Рут сидела перед Керном, опираясь плечами о его колени. Она откинула голову назад, в его руки. И ее тепло вливалось в его кровь и делало его беспомощным. Его мучила неизвестность. Что-то неясное было скрыто и в нем, и вне его: в глубоком страстном голосе Лилы и в дыхании ночи, в спутанном беге его мыслей и в сверкающем потоке, который подхватил его и куда-то нес.