- Сверни! Сверни! - горячо прошептала она.
Она откинулась назад и запрокинула голову. Увидев ее шею, ту самую, которую он недавно целовал, Гаврилов очнулся. Он выругался длинно и грязно и, оттолкнув женщину, заходил по комнате. Он подошел к бару, достал початую бутылку коньяка и сделал несколько крупных обжигающих глотков. "Дрянь! Фальшивка!" - пробормотал он, и непонятно было, к чему относятся эти слова - к женщине или к коньяку.
Катя сидела на полу, поджав под себя ноги, и раскачивалась взад и вперёд. В ее движениях, нелепых и неосознанных, была детская попытка убаюкать себя.
- А мое положение ты понимаешь? - вдруг быстро, продолжая раскачиваться, заговорила она. - Ничего стабильного, постоянного, всё шатко. Тебя дома жена ждёт, а я кто? Завтра бы я ходила опухшая, беременная, ты бы стал мной брезговать. Ты даже уши себе одеколоном протираешь, я знаю... Мудак чистоплюйский, микробов боишься... Нашел бы себе кого-нибудь моложе, унесся к ней, а я одна и с мокрыми пеленками? Кому я тогда буду нужна? Мне даже каши не на что будет купить.
- Денег я тебе не даю? - вспылил Гаврилов. - Каши тебе купить не на что? Тебе? Кому ты это говоришь? Мне? Да я тебе всю квартиру барахлом забил! На одни эти чертовы розы кашу год можно жрать! Ты думаешь, потому его прикончила, что денег нет? Да просто связываться не захотелось - так и скажи.
Он схватил с подоконника вазу с розами, швырнул ее пол и стал топтать цветы ногами. Но злобы - настоящей злобы - уже почти не было, одна только фальшь. Вскоре он остановился и, тяжело дыша, опустился в кресло.
Гаврилов точно не помнил, столько он так просидел, а потом поднял глаза и увидел, что Катя смотрит на него. Она смотрела на него робко, смиренно как смотрела, как когда-то, когда их роман, не сожительство еще на том этапе, только начинался. Гаврилов почувствовал, что захоти он, он сможет сейчас остаться у этой испуганной, растерянной женщины, которая убила своего ребенка потому только, что он был еще слабее, чем она сама, и никого не было рядом, чтобы ее остановить. И еще Гаврилов почувствовал, что не улети он в Челябинск, а останься в Москве, ребенок выиграл бы свой бой, и слабая мятущаяся женщина смирилась бы и пошла бы по дороге, по которой шли до нее тысячи других. Но теперь уже ничего нельзя было изменить. Его игра была сыграна, не начавшись.
Ребенок, этот счастливый везунчик, отправился в ведро или куда они там отправляются? Почему везунчик? Да само появление ребенка было почти чудом, учитывая обычную осторожность Кати.
- Послушай, а вот сегодня... зачем ты мне сказала об аборте? Ну сделала бы и сделала. Нет, тебе хотелось унизить меня, хотелось, чтобы мне было больно? поинтересовался он.