Сашка сел рядом с ним, Востряков был в сознании, и его голубые глаза с благодарностью смотрели на Сашку. Хриплое дыхание вырывалось из груди, и судорога боли то и дело пробегала по его лицу.
— Сашка… — с трудом выговорил взводный.
— Молчи, Олежка, молчи! — Банда успокаивающе погладил Вострякова по руке. — Тебе сейчас никак нельзя говорить. Экономь силы.
— Я… не слышу… тебя… Но ты… послушай…
— Да помолчи ты лучше! — приказал Банда, прикладывая палец к губам.
Востряков через силу отрицательно мотанул головой, прося Бондаровича выслушать.
— Банда, я знаю… ты спас… никогда… не забуду… друг… никогда… слышь? — часто останавливаясь, проговорил раненый. — Жив если буду… И ты если… Всегда ко мне… в Сарны…
Силы, видимо, окончательно покинули парня, и взводный замолк, закрыв глаза и застонав от боли…
Банда обошел занятый его подчиненными рубеж, проверяя, скорее по привычке, чем по необходимости, как подготовились к отражению возможных внезапных нападений «духов» бойцы его роты.
Все было сделано четко, грамотно и аккуратно.
Даже старший сержант Анушидзе, взявший теперь, после ранения Вострякова, на себя командование первым взводом, отлично справился с задачей, правильно определив позиции дозорных, линии огня для каждого отделения и бэтээра.
Теперь солдаты востряковского взвода развалились, покуривая, в тени своих бронетранспортеров.
Банда сел вместе с ними, зажег сигарету и затянулся.
А потом он почувствовал что-то неладное — все курили молча, не произнося ни звука: не вспоминая бой, не подшучивая над «молодыми».
Сначала ротный решил, что это молчание — как память о погибших, как подсознательное чувство вины перед ранеными товарищами. Но по напряжению, которое буквально физически висело в воздухе, по взглядам, периодически бросаемым на спину сидевшего в отдалении Бурсака, Банда понял, что ребятам известно все — как трусливо прятался от пуль в брюхе бэтээра Бурсак, как сидел он рядом с истекающим кровью Олегом, бросив автомат и прикрыв голову руками, а потом, после того, как Сашка выгнал его из машины, убежал в другой бэтээр, невзирая на бой, на раненых и убитых товарищей, которых Анушидзе со своими бойцами эвакуировал из-под огня.
Бурсак теперь тоже молчал, ежась под взглядами ребят и поминутно меняя позу, как будто не в силах устроиться поудобнее.
И первым не выдержал молчания именно он:
— Ну что вы на меня все смотрите?! Ну да, не полез я под пули! Я дембель! Мне домой завтра! Не хочу я больше, ясно? Надоело мне! Я жить хочу!
Он кричал надрывно, страшно, стоя на коленях и повернувшись к своему взводу, и лицо его исказила ужасная гримаса.