– Бинта надо! У кого есть бинт?
Человек одной рукой зажимает на шее рану, из которой меж пальцев в рукав и на куртку течет кровь. В другой руке у него автомат. И тут я удивляюсь – это же мой ППС! Вон и медная проволочка на ремне, которую я приспособил когда-то вместо оборванного тренчика.
Но, прежде чем я успеваю что-то сказать, к человеку подскакивает Катя.
– Где взял? Откуда это? – Она резко дергает его за полу куртки. На лице девушки ярость.
Человек сперва не понимает, хлопает глазами то на Катю, то на свою куртку. И тогда я вдруг догадываюсь, что как автомат, так и куртку он взял у сержанта, которого мы ждем.
– Это? – наконец догадывается человек. – Не украл. У убитого взял.
– Где убитый? – кричит, содрогаясь, Катя.
Человек, тоже раздражаясь, в тон ей отвечает:
– А ты что – прокурор? Вон на дороге лежит. Сходи погляди.
Катя, сразу обвяв, уныло опускается на пол. На ее лице – мучительная спазма боли. Не преодолев этой боли, она расслабленными движениями застегивает сумку и упавшим голосом спрашивает:
– Прут танки?
– Прут, сестра. Вам тут не место.
В углу кричит летчик:
– Сейчас же отправляйте нас! Не имеете права. Я к Герою представлен. Я требую...
Катя вскидывает на нас острый, моментально оживший взгляд, в котором уже решение:
– Выносить! Выносить всех! На дорогу! Быстро! Пулей! Живо!
Да, выносить! Но выносить – значит дальше тащить на себе. Только далеко ли утащишь от танков?..
Делать, однако, нечего. Сидя тут, пожалуй, дождемся худшего, и я под мышки поднимаю Юрку. Человек в сержантовой куртке торопливо обматывает бинтом шею и, запихнув за воротник концы, подхватывает Юрку с другого бока. Немец без понуждения услужливо подбегает к Кате. Он уже в чьей-то шинели и похож на красноармейца, только шапка у него немецкая. Вдвоем они берут летчика.
– Огородами, огородами давай! Дорогой не пройдешь, – командует им мой помощник.
Мы выбираемся во двор, обходим разбитый угол хаты, которая давала нам пристанище, и бежим огородами. Сбоку высокий тын с натянутой поверху колючей проволокой. Мы бежим вдоль тына. Только бегун из меня все же плохой. Катя с немцем вырываются далеко вперед. Хорошо еще, что хата прикрывает нас сзади. И все-таки с улицы нас видят немцы. Не успеваем мы отбежать и сотни метров, как длинная очередь врезается в крышу этого строения. Наверху вдребезги разлетается труба, и осколки ее градом сыплются во все стороны. В воздухе летает солома и снег. Мимо наших голов проносятся пули.
– Дают, сволочи! – зло оглядывается боец. – Не война, а расправа. Я было кидался, кидался с тем одноногим. Человек двадцать задержали, да вот напоролись...