— Куртка у тебя есть. Чего бояться? Манто не жди.
Девушка вздохнула и, помолчав, вспомнила с грустью:
— Рома Джулия много манто имел. Фир манто — черно, бело…
Он насторожился и замедлил шаг:
— Что, четыре манто?
— Я. Фир манто. Четыре, — уточнила она по-русски.
— Ты что, богатая?
Она засмеялась:
— О, нон богата. Бедна, Политише гефтлинг.
— Ну не ты — отец. Отец твой кто?
— Отэц?
— Ну да, фатер. Кто он?
— А, иль падре! — поняла она. — Иль падре — коммерсанте. Директоре фирма.
Он тихо присвистнул — ну и ну! «Не хватало еще, чтобы этот фатер оказался фашистом, вот была бы прогулочка по Альпам!» — подумал он и резко обернулся:
— Фатер фашист?
— Си, фашисте, — просто ответила Джулия, живо взглянув в его посуровевшие глаза. — Командир милито.
Еще лучше! Черт знает что делается на свете! Как говорил Жук — бросишь палку в собаку, попадешь в фашиста.
Он сошел на крап тропинки, дал девушке поравняться с собой и впервые с пробудившимся интересом оглядел ее стройную, складную, хотя и неказисто одетую, фигурку. Но, странное дело, эта полосатая, с чужого плеча одежда всей своей нелепостью не могла обезобразить ее врожденного девичьего обаяния, которое проглядывало во всем: и в гибкости и точности движений, и в ласковой приятности лица, и в манере улыбаться — заразительно и радостно. Она покорно и преданно посматривала на него, руки держала сцепленными в рукавах тужурки и привычно постукивала по тропке своими неуклюжими клумпесами.
— А ты что ж… Тоже, может, фашистка? — с внутренней настороженностью спросил Иван.
Девушка, наверно, почувствовала плохо скрытое подозрение и кольнула его глазами.
— Джулия фашиста? Джулия — коммуниста! — объявила она с упреком и с чувством достоинства.
— Ты?
— Я!
— Врешь! — после паузы недоверчиво сказал он. — Какая ты коммунистка!
— Коммуниста. Си. Джулия коммуниста.
— Что, вступила? И билет был?
— О нон. Нон тэсарэ. Формально нон. Моральмэндэ коммуниста.
— А, морально!.. Морально не считается.
— Почему?
Он промолчал. Что можно было ответить на этот наивный вопрос? Если бы каждого, кто назовет себя коммунистом, так и считать им, сколько б набралось таких! Да еще буржуйка, кто ее примет в партию? Болтает просто. Несколько приглушив свой интерес, Иван пошел быстрее.
— У нас тогда считается, когда билет дадут.
— А, Русланд? Русланд иначе. Я понимайт. Русланд Советика.
— Ну конечно. У нас не то что у вас, буржуев.
— Советика очэн карашо. Эмансипацио. Либерта. Братство. Да?
— Ну.
— Это очэн, очэн карашо, — проникновенно говорила она. — Джулия очэн, очэн уважаль Русланд. Нон фашизм. Нон гестапо. Очэн карашо. Иван счастлив свой страна, да? — Она по тропке подбежала к нему и обеими руками обхватила его руку выше локтя. — Иван, как до война жиль? Какой твой дэрэвня? Слюшай, тебя синьорина, девушка, любиль? — вдруг спросила она, испытующе заглядывая ему в глаза. Иван безразлично отвел глаза, но руки не отнял — от ее ласковой близости у него вдруг непривычно защемило внутри.