Томас задохнулся от паники. «Думай! Думай!» — твердил он себе. Должен же быть какой-то способ. Надо было как-то добраться до Нейла!
— Нейл! — произнес Томас, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ровнее. — Оглянись, дружище. Просто спроси себя, что ты творишь.
— Но я ведь уже говорил, Паинька. Я тоже, как и ты, совершаю прогулку верхом. Единственная разница в том, что я знаю, как везет меня моя лошадь.
— Нейл! Это моя семья! Моя семья! Мы говорим про Фрэнки, черт возьми!
Но безумец уже повернулся к ярко светящемуся экрану дисплея.
— И вот теперь, если я заглушу лингвистические цепочки, твоему мозгу обеспечена бесперебойная и четкая работа...
Пощелкивание клавиш...
Внезапно разговор перестал иметь значение. Крича, Томас снова и снова пытался освободиться от пут. Он хрипел, и брызги слюны вылетали сквозь его стиснутые зубы.
— Физическая борьба, — промолвил Нейл.
Это было все равно что пытаться взломать пол. Это было все равно что пытаться бороться со своим скелетом. Хватка была мертвая, словно весь мир превратился для него в неколебимую раму, а тело его впечатали в скалу.
Нейл с манерной медлительностью продолжал комментировать:
— А теперь, осознав тщетность своих усилий, он начинает формировать то, что вы, психологи, называете негативной генерализацией.
Томас взревел. Его поймали — поймали в ловушку. Безнадежно. Фрэнки! Фрэнки! Боже милостивый, что же делать?
Безысходное отчаяние овладело им, у него появилось чувство, что он проваливается в бездонную пропасть. Он сдался. Просто, всхлипывая, повис, как наброшенная на вешалку одежда.
Фрэнки мертв!
Его мальчик, улыбающийся, опрятный, которому, казалось бы, ничто не угрожало. Ужасный шотландский акцент. Привычка постоянно говорить «су-у-упер». Шерсть Бара, которая к нему так и липла. Широко открытые и словно все время удивленные глаза. А как он пукал, чтобы насолить Рипли. Слова: «Я люблю тебя, папочка!» — произнесенные среди миллиона других слов, связанные с тысячами самых разнообразных событий. «Я люблю тебя, папочка», неуклюже нацарапанное карандашом, повторяемое, когда сын прибегал к нему зареванный, с содранными коленками. Теперь оставалось ясно только одно.
Он ушел.
— А теперь вот, пожалуйста, — сказал Нейл.
Томас увидел на экране графическое изображение — это было поперечное сечение его собственного мозга.
— Неврологический отпечаток пальца ученой беспомощности, — добавил Нейл.
Сквозь рев, сквозь застилавшую ему глаза пелену Томас увидел, как чудовище с улыбкой поворачивается к нему.
— Красиво, — произнес Нейл голосом лучшего друга. — Прямо картинка из учебника.