Нейропат (Бэккер) - страница 223

— Конечно, — продолжал объяснять Нейл, — ощущение выхода из тела, внетелесный опыт сопровождается медленным уменьшением поля зрения...

Окружающее начало разваливаться на части... и вдруг взорвалось перед ним, превратившись в какие-то резиновые клочки, которые втягивал в себя огромный пылесос, находящийся вне поля его зрения. Перед ним проплывала череда отсутствий; в какой-то момент от всего Нейла остался только подбородок и волосы. И это выглядело так реально, так реально...

— Прошу прощения за описательный монолог, — сказал Нейл после того, как куда-то исчезло сначала его туловище, затем ноги, — но следующая последовательность требует разговора...

— ...потому что, — сказал Томас, — она способна изгадить нервные цепочки, позволяющие человеку устанавливать происхождение голосов.

Чего добивался Нейл? Долбаной укладки текста?

— Я как раз сейчас об этом подумал... — добавил Томас. — Ты, наверное, удивляешься, почему я говорю то, что ты собирался сказать... Большинство людей выводит из себя, когда им кажется, что говорят они, они решают, что сказать, хотя на самом деле кто-то уже произнес эти слова.

Губы Нейла перестали шевелиться, и Томас предположил, что тот отказался от своего глупого издевательства, — к чему беспокоиться попусту, если он и так уже подверг его стольким унижениям, что и не снилось? Но когда Томас добавил: «Тебе стоит хорошенько подготовиться перед следующей последовательностью... Она очень берет некоторых за живое...» — Нейл в точности повторил его слова.

Затем все впало в состояние свободного падения... сумасшедшее головокружение бытия... комната крутилась у Томаса перед глазами, смещаясь то вправо, то влево, опрокидывалась, вздымалась, оставаясь при этом неподвижной.

— Я называю это Дантовой встряской, — сказал Нейл, снова переводя глаза с Томаса на экран.

Что-то подобно пиле впилось в его грудь, в то время как что-то другое опалило его член подобно молнии. Любовь и ярость попеременно захлестывали его, иногда сменяясь нежной меланхолией, какую испытываешь к любимому, проснувшись рано утром прежде него. Томас рыдал и выл от любви и гнева. Никогда еще он так не любил. Никогда так не ненавидел. Никогда еще он так страстно не желал, словно бездонная, затягивающая пропасть разверзлась в нем, внезапно исполнив его чем-то божественным, рыдающим единством, сквозь которое он чувствовал уколы тревоги, которые росли и расплывались, как пятна крови, чернели и загустевали дробью ужаса, вонзавшего когти во все его капилляры, срывая кожу с мышц, пока мир перед ним ходил ходуном, как неизмеримая дверь, которую вот-вот сорвет с петель, и правое и левое мешалось в его голове.