Коста коснулся его руки.
— Потому что я твой друг, — спокойно ответил он. — Становится легче, когда рядом есть человек, которому можно выговориться.
— Давай-ка свалим отсюда, — решил Джино. — А то от этой комнаты у меня глаза уже становятся квадратными.
— Куда пойдем?
— Не знаю. Сыграем в пул, сходим в кино. Нужно выбраться на улицу. — Он опустил рубашку, заправил ее в брюки. — Сегодня после обеда будут похороны. Хочешь — пойдем вместе.
— Кто умер?
— Один мой друг. Старик, который здорово помогал мне.
— Жаль.
— Да. Но ведь такова жизнь, а?
Взгляд Джино сделался на мгновение пустым — он думал о мистере Пуласки и Леоноре. Два самых дорогих ему человека теперь мертвы.
— Вот ты здесь, а вот проходит миг — и тебя нет. — Плечи Джино поднялись и опустились. — И мало кому до тебя есть дело. Пошли, малыш, пора.
День все же медленно тянулся к вечеру. Джино удалось каким-то образом справиться с собой. Он заставил себя выбросить из головы всякую мысль о Леоноре, старался постоянно думать о чем-то другом.
Помогла игра в пул: она требовала абсолютной сосредоточенности, наградой чему стала обычная для Джино победа.
Еда. С этим обстояло хуже. Джино приказал себе съесть пирожок и выпить чашку кофе. Но напиток показался чем-то вроде соляной кислоты, а пирожок тяжким камнем давил на дно желудка.
Разговоры. Болтовня о том, чем Коста собирается заниматься. Тоска какая-то. Похоже, что парень думает только об учебе.
Похороны мистера Пуласки. Ощущение подавленности.
На похороны пришли только двое — он и Коста, принеся с собой жалкий букетик цветов, купленный у уличного торговца.
И наконец кино, «Багдадский вор». Старый фильм. Джино видел его уже четыре раза, но Дуглас Фэрбенкс ему нравился.
На середине фильма Коста поднялся, чтобы уйти.
— Мне нужно возвращаться, Джино. Миссис Ланца убьет меня.
Джино остался в одиночестве. Досидев до конца сеанса, он отправился в туалет и изверг из себя свинцовый пирожок.
Леонора. Не оставалось ничего иного, как вновь думать о ней — деваться от мыслей было некуда.
И Джино предался размышлениям. Он пришел в парк, уселся, выбрав самый темный уголок, и бессмысленным взглядом уставился в пространство. Время для него перестало существовать. Как же она смогла так поступить? Как она могла заставить его так страдать? Неужели у нее нет никаких чувств?
Леонора. Светлые шелковистые волосы. Нежные голубые глаза. Полное жизни тело.
Леонора. Бессердечная сука. Вероломная сука. Может быть, он опять заплакал, может быть — нет. Он и сам не был уверен. Зато он знал наверняка, что пройдет еще очень много времени, прежде чем он позволит себе вновь пережить это чувство. Если вообще позволит. Если нельзя верить таким, как Леонора, значит, им никому нельзя верить. Поэтому в будущем уже не будет никаких обещаний. Никакой любви.