Ну проснись, снова приказал он себе, хватит спать.
Скрипнула дверь. Он поднял голову. На пороге стояла тетя Даша, музейная смотрительница.
— Ты здесь, милок? Слава Богу, вернулся. Татохин уже звонил, переживает за тебя. Это он только с виду грубый такой, а сам, видать, кается, что в лес тебя направил.
— Вы что же, ничего не замечаете? — спросил реставратор, и сам поразился тому, какой у него скрипучий старческий голос.
— А что замечать? Хорошо, что тебе только ветка понадобилась, а не целое дерево. Болит рука-то? Ничего, заживет.
— А я, я таким и останусь? Разбудите меня.
— Да не суетись, не спишь ты.
Тетя Даша уселась в кресло напротив, сложила на коленях руки, будто приготовилась к долгой беседе.
Внимательно смотрела на него.
— Что, хорош? — Он почувствовал, что постепенно приходит в себя, и даже нашел силы улыбнуться. — Как это говорят, краше в гроб кладут?
— Нет, не кладут. Нету у нас кладбища, никого не хороним.
— А… а как же?
— Да никак. Приходит время, уходит человек в горы: одним человеком меньше, на одно деревцо в лесу больше.
— Можжевельники? — выдохнул реставратор.
— Они, — важно кивнула тетя Даша.
— Ну ладно, а я тут при чем? — вспомнил он себя.
— Не горячись, милок. Ты же на этой земле живешь, значит, знать должен, что живому больно. В живое метишь, в себя попадешь, если забыл, что живому больно.
— Ну давайте, проведите со мной беседу на тему: человек в ответе за все, что происходит на земле. Прав был водитель, пришлепнутые вы тут все. Городишко паршивый, происходит чертовщина какая-то, это в конце двадцатого-то века. Бежать отсюда нужно было, а я — то, дурак, можно сказать, влюбился. Ах, улочки, ах, узенькие, ах, время медленное, ах, дорасти до города нужно. Дорос, ничего не скажешь, совсем большой стал, помирать скоро. Хорош старичок, а еще туда же, случай в автобусе вспоминает.
Помянув утренний автобус, реставратор внезапно замолчал. Об этом не надо, зря это он.
— Сам дурак, — спокойно сказала тетя Даша и гордо удалилась.
— Тетя Даша, — заорал реставратор тонким старческим голосом, выскочив на лестницу.
— Нашелся племянничек, — тетя Даша повела плечом. — Я тебе во внучки гожусь, дедуля.
— Не уходите, постойте, объясните, я боюсь один, я не знаю, что делать.
Хватал ее за руку, заглядывал в глаза и видел в них холодное презрение. Но постепенно глаза теплели, в них мелькнуло сочувствие, потом жалость.
Тетя Даша сменила гнев на милость. Взяла его и, как маленького, отвела в «голубятню».
Поила чаем, бинтовала руку и говорила, говорила. Он устал, он почти не слышал ее, хотя и старался Изо всех сил слушать внимательно.