Джоди подняла руку.
— Думаю, своим хламом лучше не делиться. А то у некоторых он очень воняет.
Господи, надеюсь, она это не про меня.
Девчушка в рабочих штанах встала, закусила губу и прочитала: «Экзема»; потом скомкала листок и запустила его в корзину — вместе с очередной жевательной резинкой.
За ней поднялась Джорджия со своим листком. Я не заметила, что она тоже писала.
— Моя уверенность в том, что я старая и никому не нужная, — отчетливо произнесла она и уронила свой листок в корзину, как избирательный бюллетень в урну.
Мы с Полом переглянулись. Да ведь она роскошная женщина. Чего ей не хватает?
После этого процесс пошел. Пол встал и зачитал целый список. Многое было понятно только ему одному. Какие-то имена, даже чей-то адрес. Хилари стиснула ему руку, когда он сел на место.
Свой листок она бросила в корзину, не говоря ни слова.
Джоди целую вечность распиналась, как боится за свои успехи.
Диди назвала одно имя, я вспомнила, что это школьный учитель, который приставал к ней, когда ей было пятнадцать. Я думала, что она уже с этим справилась. Диди не скомкала свой листок — она разорвала его на мелкие кусочки и развеяла по жевательной резинке и чужому хламу.
У меня учащенно колотилось сердце. Я исписала столько бумаги. Может, просто выбросить?
Но в жизни наступает миг, когда понимаешь: сейчас или никогда. И я знала, что просто поддалась стадному чувству, знала, что пожалею об этом утром… Я же вела себя как пьяная — пусть и была при этом трезва как стеклышко.
Все-таки я встала и прочла.
— Вина. Моя вина в том, что я хочу выйти замуж до того, как мне исполнится сорок. Ну что же, извините, я этого действительно хочу. Это не шутка, я говорю серьезно. И не понимаю, что в этом плохого. Я была воспитана так, чтобы об этом мечтать. И я все еще мечтаю. И я счастлива, что могу быть самой собой. Я знаю, что для этого нужно… — Я читала медленно и внятно: кажется, мне наконец удалось во всем разобраться. — Я сохраняю за собой право быть романтиком. Без всякой зацикленности — просто сохраняю за собой право на романтику.
Тут распахнулась дверь, и на пороге возник Билл с рукой на перевязи.
— Я проехал пятьсот шестьдесят два километра от Дорриго на такси, потому что люблю тебя и ничего не могу с этим поделать, и я все сделал неправильно. Я действительно был неправ. Прости меня.
Всеобщее смятение.