– Не могли бы вы назвать точное расстояние от точки, на которую я показываю своим правым пальцем, то есть поворота, до точки, которую я показываю левым, то есть места, где было найдено тело?
– Если ваш правый указательный палец находится там, где дорога заворачивает на юг, – ровным тоном сказал свидетель, – а левый палец находится точно в том месте, где было найдено тело, то это расстояние составляет двести семьдесят два фута и три с половиной дюйма.
Мейсон повернулся к свидетелю, на лице адвоката было написано удивление.
– Двести семьдесят два фута и три с половиной дюйма? – с недоверием воскликнул он.
– Да, – кивнул свидетель.
Мейсон опустил руки от плана.
– У меня все, – сказал он. – Больше вопросов к свидетелю нет.
Судья Маркхэм взглянул на часы, по залу суда пробежал шумок – словно колышутся сухие листья от первого порыва приближающегося ветра.
– Мы практически подошли ко времени, когда обычно заканчивают рассмотрение дел. Заседание откладывается до десяти часов завтрашнего утра. Господа присяжные должны помнить, что они не имеют права совещаться между собой, позволять другим говорить с ними или в их присутствии о судебном процессе.
Судья стукнул молоточком по столу.
Мейсон хитро улыбнулся и сказал своему помощнику:
– Драмму следовало бы допрашивать этого свидетеля до времени окончания заседания. Он дал мне возможность задать один вопрос, и именно этот вопрос будет фигурировать во всех утренних газетах.
Эверли очень внимательно посмотрел на адвоката.
– Двести семьдесят два фута – достаточно большое расстояние, – заметил он.
– И оно не уменьшится по мере рассмотрения дела ни на дюйм, – заверил его Мейсон.
Газеты выдвинули предположение, что первым важным свидетелем со стороны обвинения будет или Артур Кринстон, здравствующий партнер убитого, или Дон Грейвс, единственный свидетель убийства.
Таким образом репортеры показали, что они недооценивают драматическую тактику ведения дел в суде первого заместителя окружного прокурора. Драмм считал необходимым подготовить умы присяжных к мрачной развязке, точно так же, как драматург никогда не перенесет главную сцену третьего акта в начало пьесы.
Он пригласил судью Пурлея для дачи свидетельских показаний.
Головы зрителей поворачивались, чтобы рассмотреть муниципального судью, который направлялся к свидетельскому креслу из самого конца зала. Он двигался по проходу размеренным шагом, с чувством собственного достоинства, прекрасно понимая важность своего положения.
Седовласый, широкоплечий, грузный, он поднял правую руку и принял присягу, затем сел в свидетельское кресло. Всеми своими манерами он показывал свое уважение к суду и правосудию, которому служил, с достоинством терпел адвокатов и присяжных и совсем не обращал внимания на беспокойных зрителей.