— Слова то я понял, а вот суть осознать не могу до сих пор, — признался ордынец. — Так у вас тут чуть ли благословенная Менсалония получается? Никто никого не грабит и не убивает? И ваше дворянство бессмертно?
— О! Еще как смертно! — развеселился непонятно отчего Цай. — Но вот убивать их могут только им подобные. Так что порой бароны или князья между собой такую резню устраивают, что получаются внушительные сражения. Да и целые семейные кланы в это дело втягиваются. Но! Король никогда в эти свары не вмешивается. А дело таких рабов как ты, и таких возниц как я, потом вывозить трупы павших с поля боя и торжественно хоронить на фамильных кладбищах. Ну и само собой стараться не попасть под крутую раздачу во время непосредственных стычек.
И опять Уракбай не мог поверить до конца в такое счастье:
— Выходит рабы могут жить до глубокой старости в благости и покое? Откуда же тогда берутся рассказы про диких зверей на арене и прочие жуткие напасти?
Казалось, что вознице уже надоели такие настырные расспросы и он бы давно тронулся в любимую дорогу, но делать все равно было нечего, приходилось хоть как-то скрашивать ожидание. И он, покрутивши головой во все стороны ответил:
— Конечно, и арены еще в некоторых местах есть, и звери дикие, кровожадные, но для того чтобы туда попасть надо так провиниться, что действительно наказание поделом будет.
— Ну это взрослые рабы, а вот что с детьми? Почему их старются скупить по всему миру?
— Потому что в глабиаторы годятся только девтяти, максимум десятилетние дети. Более старшие непригодны. Поэтому в Менсалонии детям главное — пережить этот опасный возрастной период, а дальше жизнь становится размеренной и предсказуемой.
— Однако…, — ордынец задумался и тяжело вздохнул: — У нас на родине тоже много чего случалось, но такого откровенного рабства не было.
— Как же! — презрительно скривился Цай, — Ваш самозванец обещал каждому ордынцу по двадцать рабов после завоевания всего мира. Или это неправда?
— Правда. Но именно поэтому его никто и не поддержал в самый последний, решительный момент. Рабство — это плохо.
Теперь в откровенности ордынца засомневался возница:
— Все вы так говорите, когда сами рабский ошейник на шее носить начинаете.
Дальнейший разговор прервало появление бегущего Ранека, который еще не добежав до повозки скомандовал:
— Трогай, Цай! — ловко подпрыгнув, он с помощью левитации преодолел последние два метра и залихватски грохнулся на козлы. — Давай, давай, шевели вожжами!
Возница с болью взглянул на деревянную лавку под сидением и с укором мотнул головой. Мол, нельзя же так относиться к имуществу, но похасы уже тронулись, сразу переходя на довольно быстрый аллюр.