Его нельзя было взять и расстрелять, как рядового боевика. Ведь суд помиловал Савинкова в обмен на его признание советской власти. Это очевидный момент. Даже продолжение следствия по «вновь открывшимся обстоятельствам» подрывало бы репутацию суда, и без того тогда крайне низкую, в глазах мирового сообщества. Не говоря уже про попытку поставить Савинкова к стенке. Еще более очевидный момент, что Савинкова нельзя было пристрелить, как Сиднея Рейли (о нем я подробно расскажу во второй части этой книги). Он был нужен, чтобы демонстрировать все тому же мировому сообществу, что вакханалия красного террора сменилась цивилизованным судопроизводством. Его не случайно водили по ресторанам и театрам. Все должны были видеть: советская власть умеет не только безжалостно карать, но и великодушно миловать. Ему ведь разрешали даже писать письма за границу. «5 мая 1925 года. Внутренняя тюрьма. Москва.
Милая моя Танечка и милый мой Алешенька, вы меня очень порадовали своими карточками. Я так и знал, что у меня очень красивая дочка и очень умный внук. Последнее я заключаю по «как искры» глазенкам и по серьезному и достойному выражению лица... Через три месяца Алешенька будет ходить, а через шесть — говорить. Тогда, Танечка, и настанет самое очаровательное время. Когда ты была такая, как Алешенька, я сидел в тюрьме. И теперь то же самое. Кому что. Но Алешеньке про тюрьму ничего не говори, а поцелуй его в глазки и скажи на ушко, что старый хрен дедушка его очень любит и хочет, чтобы он вырос большой-пребольшой, умный-преумный и сильный-пресильный... Ваш отец и дед Б. Савинков».
Но это не отменяло необходимости ликвидировать Савинкова. Выход мог бы только один: самоубийство. Эмиграция, равно как и мировое сообщество, зная импульсивность бывшего террориста, охотно в это бы поверила. Что, собственно, и произошло.
Да и Григорий Сыроежкин, собственноручно добивший Сиднея Рейли, как-то не очень смахивает на человека, готового спасти лютого врага большевизма. Вот убить его — другой разговор. Поэтому склонен думать, что он не вытаскивал Савинкова за ноги из окна, а, наоборот, выталкивал его...
Когда принесут мой гроб, Пес домашний залает, Жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают. Глухо стукнет земля, Сомкнётся желтая глина, И не станет того господина, Который называл себя Я...
Такой еще в начале века виделась Савинкову собственная смерть. Эти стихи очень понравились его соратникам по Боевой организации. Вот только жизнь внесла свои коррективы...