Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал – в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
– О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
– Зачем в монастырь-то?
– Так не хочет она за него, – пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть – вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто – и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться – знал, за то, что случилось, кнут – это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
– Ди-а… ди-а-ку…
– А ну, дай-ка… – встрепенулся дьяк.
«Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.».
– Не много ль берет на себя Феофил? – грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. – Да и человек этот житий – уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания – воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март—апрель 1471 г.
Однажды ночью – спало все вокруг —
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел…
Хуан Руис, «Книга о хорошей любви»
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь – не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели – век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль – вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь – сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине – никуда не годный месяц, а для торгового дела – просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись – как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди – сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те – все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.