Ночь нынче выдалась ясная, звездная, по-летнему теплая. На небе – ни облачка, ни тучки. Слава Богу, не то что вчера творилось! Разгоняя ночную мглу, ярким серебристым фонарем висел над городом месяц. Вдоль по Пробойной гуляли влюбленные парочки. Доходили до Федоровского ручья, сворачивали направо, в заросли, целовались. Гриша с Ульянкой тоже прохаживались, за руки взявшись. Соловей насвистывал в орешнике, а в темных водах ручья отражался месяц. Где-то неподалеку пели…
– И, черти, не спится им! – выглянув в окно, недовольно скривился козлобородый Митря Упадыш.
В бывшей усадьбе покойного боярина Ставра, несмотря на поздний час, бодрствовали. Отбрасывая на стены причудливые черные тени, горели на столе свечи в массивном подсвечнике из позеленевшей от времени бронзы. Рядом с подсвечником стоял початый кувшин с брагой и две большие деревянные кружки. На скамье, напротив окна, сидел угрюмого вида мужик с черной как смоль бородой – московский служилый человек Матоня, посланный в Новгород волею Ивана Васильевича, великого Московского князя. Для пригляду посланный да для руководства людишками верными.
Каждую неделю с оказией слал Матоня в Москву грамоты. В грамотах тех: что да как в Новгороде делается, да хорошо ли для Москвы, да с ведома ли князя великого. Неграмотен был Матоня, грамоты те специальный человечек под его диктовку писал – холоп Матвейко, молодой безусый парень с длинным вытянутым лицом и вечно красным висловатым носом. Плохие выходили грамоты: право слово, ни черта из них понять нельзя было. Что там в Новгороде делается – Бог весть! Гневались за то на Матоню дьяки московские, через посланцев уж не раз нелюбие свое высказывали. Ругался Матоня, да ничего поделать не мог. Уж слишком незнакомым да непонятным было для него новое дело, тонким слишком. Вот если б пытать этих проклятых новгородцев, очей лишая, – тут Матоня, без прикрас, первый. А сидеть с теми же новгородцами в корчме, вино с ними пить да смеяться угодливо, как бы невзначай про все расспрашивая, – не для Матони работа. Хорошо хоть Явдоха, старый Ставров кадр, помогал кое в чем, а то бы совсем завал был. Сам-то Иван Васильевич, государь Московский, не особенно разбирался, кого в Новгород посылает. Знал одно – человек Матоня верный, а что жесток слишком – так то скорее плюс, нежели минус. С этими новгородскими свиньями только так и надо! «Глаз, он шипить, когда его вымают», так-то!
Так-то так, да не слишком ловко у вновь назначенного резидента службишка получалась. Да никак не получалась. Не было того размаха, легкости, изящества даже, чем так отличался покойный боярин Ставр. Знали про то дьяки московские, знали. Да боялись государю перечить. Потому как только объявился в Москве Митря, бывший человече Ставров, обрадовались дьяки и, не спрашивая, откуда да как Митря в Москву попал, сразу же порешили немедля послать его в Новгород на помощь Матоне. Уж откуда Митря взялся, то дело десятое. Не спрашивали… А спросить стоило бы!