Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
– Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
– Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, – и потянула за рукав рубахи.
Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.
– Да ты не волнуйся, хлопчик! – вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. – Поцелуй меня.
И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Все было как удар молнии. Она торопливо все делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и все происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.
– Вот и получилось, милый, – прошептали губы Мотри. – А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?
Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.
– Отдохнул? – зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.
– Ты чего стонешь, Мотря? – осмелился он спросить. – Тебе больно?
– Дурачок! Это так приятно, что все само рвется из нутра. Ты доволен?
– Еще бы, Мотря!
– Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?
Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:
– И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?
– Старая я уже, Лука, – ответила Мотря тихо и грустно. – На Афанасия будет двадцать шесть.
– А мне только восемнадцать, – почти про себя молвил Лука. – И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.