– Наконец-то, Николас! – произнесла она. – Почему так долго? Что с тобой?
– Старые знакомые. Вряд ли они сюда сунутся, но будь начеку, – пропыхтел солдат. – Мор ждет. Старик оказался слаб. А где Марлен?
– В купальне, должна с минуты на минуту вернуться. Хозяин ворчит, мол, сидим здесь полночи…
Смерть говорила расслабленно, но ее руки подобрались, глаза сощурились, ведьма села прямее.
Колины преследователи так и не показались.
Вскоре возвратилась виконтесса.
Оставили лошадей в конюшне постоялого двора, взяли вещи, отправились к дому Юберцауберера.
Ни преследователей солдата, ни незнакомца не было. Дождь, слякоть, темнота.
Мор открыл дверь.
– Еще немного, и я бросил бы этот проклятый подвал, – сказал он. – Вы меня заставили поволноваться, Николас.
Лавочкин вкратце объяснил причины заминки.
– Значит, за нами наверняка следят, – промолвил Мор. – Пусть женщины отдыхают, а мы с вами, барон, будем спать по очереди.
Так и сделали.
Ночь прошла спокойно. Утро, печально умывающее окна дождем, тоже не принесло сюрпризов. Громилы Унехтэльфа зализывали раны. Сам герцог предался пьянству.
Мор остался в доме, в обществе статуи Юберцауберера, а Смерть отправилась на северо-восток, за Гладом и Бранью. Коля с Марлен поехали на юго-запад, к Мраморшвиммеру.
Когда они покинули Хандверкдорф, дождь прекратился. Облака чуть разошлись, уступив место синеве. Мокрые деревья заблестели необлетевшей листвой, создавая иллюзию золотого леса.
Путники ободрились.
Виконтесса развлекала Лавочкина пикантными народными песенками, большинство из которых сам солдат не рискнул бы исполнять даже в казарме. Другие были спокойнее и сильно смахивали на русские частушки:
За столом сидит Рамштайнт, вечно улыбается.
Может, он там под столом чем-то занимается?
Не ходите, фрау, замуж за лютниста Питера:
У лютниста Питера все, как у пюпитера.
Тромбонист у нас хорош, как цветочек аленький:
Сам большой, талант огромный, а тромбончик маленький.
– Все-то у тебя про музыкантов да застолье с Рамштайнтом, – прокомментировал Коля.
– Так это и есть застольные потешные куплеты, – сказала Марлен. – Их поют в свете. Остальное – только тайком, а то неприлично… Сам-то чем-нибудь ответишь?
У Лавочкина в загашнике был весь дворовый фольклор, который он худо-бедно экспромтом переводил на немецкий. А в конце выдал нечто наподобие такого:
Широка страна моя родная,
Много в ней красивых юных дев.
Я другой такой страны не знаю,
Где столь многих можно, захотев!..
Марлен осталась довольна.
Холодало. В одной из деревень, встретившихся на пути, солдат и виконтесса купили по теплому плащу. Колин кошелек необратимо худел.