всю ему, боярину, и выгнал меня из отчего дома. Сказывал, что так и Правда Русская указывает, мол, по покону ее он порешил. И вирник твой то же самое сказывал, слово в слово с Житобудом.
Вирник, уловив брошенный на него княжеский взгляд, тут же склонился к уху Константина и торопливо заметил:
– Это верно, княже. И Русская Правда так же гласит: «Аще смерд умрет без сынов, то задницю князю, аже будут дщери у него дома, то дояти часть на не».
– Добрые люди помогали, кто кусок хлеба даст, кто репу, кто огурцом соленым угостит, так и дошла я до тебя, княже, правды искать. Я-то ладно, а детишек жалко. Им-то за что сызмальства в такой нужде пребывать? Неужели вина какая на них?
– Сколько им? – показывая на испуганно притихших маленьких девчонок, спросил Константин.
– Восьмой годок Беляночке моей, а той, что поменьше, Валене, пятый.
– Дозволь слово молвить, княже, – решительно выступил самый упитанный из бояр, имевший на лице не два или три, а чуть ли не десяток подбородков. Шеи у него практически не было. Короткая и жирная, она была совсем незаметна, и создавалось ощущение, что голова растет сразу из непомерно толстого туловища с огромным животом. Красное лицо боярин поминутно вытирал нарядно вышитым огромным платком, причем потом он истекал настолько обильно, что этот платок можно уже было выжимать. «Сам Житобуд», – понял Константин и кивнул разрешающе – мол, говори.
– Я, княже, – важно отвечал тот, – все по Русской Правде решал. Коли у смерда сынов нет, стало быть, задницю...
– Князю, – перебил его Константин и повторил: – Князю, а не боярину.
– Так смерд-то не княжеский, а мой, – не сдавался Житобуд.
– Я – князь, и все здесь мое, – решительно поставил его на место Константин. – И ты, боярин, мой. И смерды мои, они лишь дадены тебе в кормление, пока ты служишь мне верою и правдой.
– А я разве не служу? – оскорбился Житобуд.
– Служишь, – согласился Константин и в свою очередь заметил: – Так я у тебя смердов не отбираю. Но задницю – князю.
– Никогда не бывало так-то. Испокон веку она тому принадлежала, чей смерд был, – упирался боярин.
– Не было, так будет, – отрезал Константин, обреченно подумав: «Ну вот, еще один обиженный. Так они скоро все до единого на меня озлобятся, – и тут же спросил сам себя: – А что делать? По закону суд веду. Есть чем прикрыться. К тому же им дай волю – вообще на шею сядут. Точнее сказать, – поправился он, – давно уже, как видно, сели, только моему предшественнику. – И тут же, с внезапно нахлынувшей злостью, он пообещал мысленно: – Ну, ничего, дайте только срок, господа хорошие. Я вас живо научу, как родину любить», – и строго спросил: