– А почему ты, боярин, не сделал так, как в Русской Правде указано? – и пояснил свою мысль: – Надлежало на дочерей смерда усопшего часть выделить, а ты?
– А что я! – возопил возмущенно боярин. – Дал я им часть. Вон одежка на них – я выделил. Опять же и куны им достались, а мне только домишко их да скотина полудохлая в хлеву. Да им даже побольше, чем мне, вышло. – Он даже осекся от собственной наглости.
– Это верно, княже, – протянула женщина Константину в доказательство туго сжатые в кулаке деньги – несколько маленьких темных кусочков металла. – Целых пять кун боярин уделил мне от щедрот своих. И одежку, что на детишках моих да на мне надета, отнимать тоже не стал. Добрый он у нас, – насмешливо улыбнулась она и горько добавила: – А теперь вижу, что и князь у нас добрый. Куда добрее боярина будет. Вишь как мигом добро мужа моего переделил. Только одно поведай, княже, куда мне от доброты вашей деться – сразу головой в вадегу[59], чтоб хоть на дне глубоком покой найти, или в холопки идти, как боярин тут присоветовал, дабы хоть детишек вырастить? Как скажешь?
– А скажу я так, – вновь решительно поднялся со своего кресла Константин. Плохо, конечно, что еще одного боярина во враги, хоть пока и тайные, записать придется, но будь что будет, а мириться со всем тем, что творилось на его глазах, он не собирался, точнее, просто не мог. «А я еще, дурак старый, идеализировал здешнюю жизнь, – мелькнула горькая мысль. – Думал, что до татар на Руси рай был, а тут... » Он покрутил головой, удивляясь собственной, присущей ему совсем недавно наивности, и повелительно протянул женщине открытую ладонь: – Дай-ка мне эти куны.
Она изумленно вскинула брови, но ничего не сказала, ошеломленная такой беспредельной наглостью со стороны князя, и покорно вложила все в руку Константина.
– Русская Правда гласит – коли смерд сынов не оставил, задницю князю. Ин быть посему. Ныне и домишко, и скотинка вся, и прочее, вместе с одежкой и кунами переходят ко мне, Орина. Но... – вновь возвысил он голос до торжественного, и толпа, слегка загудевшая недовольно, но понявшая по предыдущим княжеским решениям, что надо дождаться приговора до конца, покорно стихла. – Дочерям твоим незамужним надлежит выделить некоторую часть, и я ее выделю. Тут боярин сказал, что ему менее досталось, нежели чем он тебе выделил. Это для князя негоже. Он добрый, а я жадный. А посему, – он развел руками, еле заметно улыбаясь, – набольшую долю я себе приберу. По-княжьи. Стало быть, забирай, Орина, меньшую часть: домишко свой ветхий, да скотину полудохлую, да все прочее, что с мужем своим нажила. А вот одежонка детишек твоих пусть мне достанется, равно как и эти вот куны, – с этими словами он спустился к ней с помоста и, подойдя поближе, добавил: – Ну а чтоб голышом до дому не идти, так ты зайди на двор мой и одежу эту нарядную, – он кивнул на ветхие рубашонки девочек, – там оставь, в мое владение. Негоже твоим девицам в столь богатых нарядах красоваться. А вместо него какое-нибудь платье, думаю, найдется, и не только детишкам, но и тебе самой.