– Истинно говоришь, – низко склонился перед ним вирник. Вот радость-то. И не чаял, не гадал, даже в помыслах не держал он таких слов, которые изрек сейчас Константин. Видать, не целиком он в батюшку своего буйного пошел, не иначе как кровь тихой княгини-матушки, незлобивой да рассудительной, в нем забродила. Дай-то Бог, дай-то Бог.
– А ты, вирник, почему на коня не садишься, – осведомился Константин, когда тот только разогнул спину.
– Да я, княже, рядышком тут живу. Вон и домишко мой, – недоумевая, показал он на видневшийся чуть дальше церкви в узком переулочке невысокий серенький дом, затаившийся за сплошным дубовым частоколом.
– А на пир княжий?
– Коли повелишь, княже, сей миг примчусь, – совсем растерялся вирник.
– Коли повелишь, – протянул, передразнивая его, князь и упрекнул: – Вон бояре мои совсем не гордые. Без повеления едут. А ты только по особому приглашению готов пожаловать?
– Так то бояре, княже. Тебе с ними думу думать, совет держать, – пожал плечами вирник. – А я кто?
– А ты выше – блюститель покона и... Правды Русской, – отрезал Константин и распорядился: – Жду на пиру тебя ныне! И не только ныне, но и впредь, без особого приглашения. – Огрев коня плетью, он помчался в сторону своего двора. За ним устремилась кавалькада невеселых бояр и молодых задиристых гридней, любой из которых раньше мог практически безнаказанно оскорбить вирника, унизить его, обозвать нехорошим словом. До сегодняшнего дня. Ныне же, чувствовал старый судья, начиналось для него что-то совсем другое. И даже всадники, в иное время не больно-то обращавшие внимание на такую мелочь, могли толкнуть его конем, чтоб не стоял посреди дороги, не мешал проезду, теперь объезжали его сторожко, опасаясь, как бы не задеть.
– В чести ты сегодня? – осведомился последний всадник из свиты, специально осадивший своего жеребца возле растерянного вирника и оказавшийся боярином Онуфрием, набольшим изо всех. – Гляди ж, нос не задери, – ухмыльнулся он криво и буркнул: – Это я пред князем за тебя хлопотал, ведай и помни.
– Благодарствую, боярин, – угодливо согнулся в поклоне вирник, но едва тот проехал, задумчиво пробормотал: – Так я тебе и поверил, благодетель.
Он презрительно хмыкнул, уже успев понять то главное, чего еще не понял Онуфрий. Дело не в том, что Константин вирника на пир свой пригласил, а совсем в другом. Ныне князь впервые за долгие годы по правде судил, по самой что ни на есть, невзирая на то, кто перед ним стоит, и взыскивая с виноватых по покону.
И старый Сильвестр чуть ли не рысью, улыбаясь на ходу, припустился к своему дому, но скоро опомнился и, едва удерживаясь от того, чтобы вновь не перейти на бег, заставил себя двигаться чинно и неспешно, именно так, как надлежало, на его взгляд, шествовать блюстителю Русской Правды.