В-третьих, посуда, которая стояла на столе, также смотрелась дико и непривычно. Что чарки, что разные фигурные сосуды – от всех них веяло глубокой стариной, даже древностью, отстающей от двадцатого века как минимум лет на пятьсот, не меньше. И это по самым скромным прикидкам. Словом, его окружал сплошной антиквариат.
К тому же за дверью все время раздавались грубые мужские голоса, и, судя по обилию употребляемых в речи архаичных выражений, обладателей этих голосов к современникам Кости отнести было тоже никак нельзя. Это было «в-четвертых» и гармонично дополняло имеющуюся нереальную картину.
Константин начал было вспоминать, где вчера был, чтобы, отталкиваясь от этого, попытаться додуматься, что с ним сталось, но дальше веселого бурного отдыха в Адлере и отъезда назад, в Нижний Новгород, мысли не шли. Последнее, что еще сохраняла память, – это услужливо распахнутая попутчиком дверь в тамбур и какой-то густой пар, похожий на туман. Впрочем, туману там взяться было неоткуда, значит, это был именно пар.
«Так, пока ход твоих мыслей мне нравится. Память в наличии имеется, логика тоже присутствует», – одобрил он себя мысленно и попробовал продолжить анализ, но, видать, перехвалил или сглазил, поскольку больше уже ничего вспомнить не удалось аж до самого момента утреннего пробуждения.
– Ну вот и медок, – с радостным воплем заскочил в избушку-развалюшку уже знакомый ему бородач и, держа увесистый кувшин обеими руками, уже приближаясь, виноватым голосом, видать, нахмуренный в тяжких раздумьях лоб Константина он принял за гнев, покаялся:
– Ты не серчай больно-то, князь-батюшка, что я задержамшись. Ведь боярин Онуфрий велел тебе нынче ни единой чарки не наливать. Опосля только смилостивился.
При этом рожа его как-то странно перекосилась, и он, явно с опаской, приблизился к Константину вплотную, поднося кувшин с узким и длинным носиком прямо к его рту.
Решив на время отвлечься от мыслей о том, где он, с кем и почему, Константин протянул было руку, чтобы перехватить посудину за ручку, но в это время его настиг очередной приступ головной боли, и он приглушенно зарычал от внезапно нахлынувшей злости. Была она беспричинной, поскольку, кроме него самого, никакого другого объекта, заслуживающего столь суровый всплеск чувств, не наблюдалось, но рожа этого не поняла и испуганно шарахнулась в сторону. При этом кувшин, который Костя не успел подхватить, был аккуратно уронен ему на коленки, и ноги его тут же оказались залитыми какой-то бражкой, пахнущей, впрочем, весьма и весьма неплохо.