– Буду, – пообещал Иван. – Куда уж теперь денешься?
Игнатку он освободил этим же вечером. Переписал на себя, вывел к матери, та – довольно молодая еще, простоволосая женщина – аж обмерла, запричитала радостно, потом обернулась к Ивану, на колени бухнулась:
– Храни тя Господи, боярин младой!
– Да не боярин я, – отмахнулся юноша. – Сыне боярский. Ты, мать, к синяку-то свинчатку привяжи – пройдет.
– Ужо привяжу! – Мать ласково гладила сына по голове. – Синяк-то – ништо, и дыба – невелика беда. Главное, голову не срубили. Живой!
– Голову у нас, мать, теперь рубят только по приговору суда или Боярской думы, утвержденного царем-батюшкой, – неожиданно обиделся Иван. – Понимать надо!
– Господине! – позвал кто-то.
Иван обернулся: у крыльца стоял Елизар, палач, и держал в руках кафтан, добротный такой, зеленый, с желтыми красивыми пуговицами.
– Малец-то, вишь, кафтанец в темнице забыл… А нам чужого не надо!
– Эвон, малец твой… – Иван усмехнулся, кивнул. – Отдай матери.
Елизарий с поклоном протянул кафтан:
– Возьми, матушка, да не рыдай так, не гневи зазря Господа.
Развернувшись, палач простился с Иваном и быстро зашагал прочь, – видать, были еще дела.
– Это кто ж такой? – Перестав причитать, женщина деловито набросила на сына кафтан.
– Кат, – меланхолично отозвался Иван. – Елизарием кличут. Он кафтан и принес.
– Видать, хороший человек, – перекрестилась женщина. – Совестливый.
– Наверное.
Пожав плечами, юноша поднялся в приказ. Нужно еще было уладить освобожденье с Овдеевым, да и так, доложить кое о чем – не зря ведь день прошел, удалось-таки разговорить парочку Василия Шуйского холопов.
Впрочем, о князе Василии стольник теперь не слушал, сразу же перебил, обрисовав изменившуюся ситуацию короткими рублеными фразами:
– Нет больше Василия Шуйского! Кончился. Арестовал его государь. Скоро казнь.
– Вот как…
– Так… – Овдеев немного помолчал, а затем понизил голос, как делал всегда, когда хотел сказать что-то особенно важное: – Ты со своими парнями другим лиходеем займись – Михайлой Скопиным-Шуйским. Вот кто, думаю, настоящий крамольник! Умен, злоковарен, молод – всего двадцать лет. А уже о таких чинах возмечтал, другим-то и к пятидесяти не снилось. Вот об этом Михайле я, с вашей помощью, должен знать все: где, с кем, в какое время бывает, о чем разговаривает, даже – что думает! Ясно?
Юноша молча кивнул.
– Свободен, – махнул рукой стольник.
Поклонясь, Иван обернулся в дверях:
– Я тут парнишку одного, по тургеневскому делу, к себе забрал…
– Тургенева завтра казнят, – поморщился стольник. – А посему – с парнем этим можешь делать, что хочешь. Хочешь – выпусти, хочешь – по какому другому делу пусти.