Украдкой покосившись на мужа, Камилла увидела, что он развалился на траве и любуется живописными полями Кенсингтона с разбросанными тут и там домиками фермеров. Легкий ветерок с Серпентайна игриво взъерошил ему волосы, на мгновение придав барону мальчишеский вид. Сейчас он казался совсем молодым — и очень грустным.
— Нет… я уже забыл, когда в последний раз устраивал пикник. По-моему, это было лет пятнадцать — двадцать назад.
— Неужели? — удивилась Камилла. — А мне казалось, у вас в Англии люди постоянно устраивают пикники.
— Полагаю, что так. — Взгляд Ротуэлла затуманился. — Знаешь, мне вовсе не кажется таким уж забавным, когда кто-то чаще ест под открытым небом, а не в доме…
— Правда? — поразилась она. — Почему? Он бросил на нее какой-то странный взгляд.
— Я ведь вырос на плантациях сахарного тростника, Камилла. Так что я — просто фермер, только разбогатевший.
Камилла какое-то время молчала.
— А кто же управляет рабами… я имею в виду сейчас, когда ты в Англии?
— Никто, — пожал плечами Ротуэлл. — Сейчас все они — свободные арендаторы.
— Значит, ты… ты дал им свободу? — спросила она. — Благородный поступок!
— Причем тут благородство? — Ротуэлл поморщился. — Это было разумно. Нужно было сделать это сразу же после смерти дяди, но тогда мы были по уши в долгах, и Люк сказал… — Взгляд его снова устремился в прошлое.
— Да? — заинтересовалась Камилла. — Что сказал твой брат?
Ротуэлл покачал головой.
— Он хотел расплатиться с долгами дяди, — объяснил он. — А потом… потом мы долго спорили — все трое. Мы всегда все решали вместе. Видишь ли, все остальные — я имею в виду остальных плантаторов — встретили идею в штыки. Освободить сразу столько рабов…
— И что в этом страшного?
— Они боялись еще одного взрыва народного возмущения, — объяснил Ротуэлл. — Рабы, получившие свободу, могут стать неуправляемыми. И тогда одному Богу известно, что может произойти. Но сейчас все это уже не важно.
— Почему?
— Рабству давно пора положить конец, — пожав плечами, бросил Ротуэлл. — Это язва, которая разъедает общество изнутри, и очень скоро оно будет запрещено законом — если то, что говорит Энтони Хейден-Уэрт, является правдой. Этот проект — его любимое детище, он изо всех сил старается протащить его через палату общин.
— Может быть, тебе следует поддержать мистера Хейден-Уэрта? — неуверенно проговорила Камилла. — Beдь если бы многие думали так же, как ты, покончить с рабство удалось бы быстрее.
Пожав плечами, Ротуэлл отвернулся.
Камилла вспомнила о покойной жене его брата — женщине, которую он когда-то любил — и, возможно, любит до сих пор. Скорее всего именно она в свое время заставила Ротуэлла посмотреть на рабство другими глазами.