В этот момент крайней опасности она обнаруживает все превосходство своего ума и характера. Вечером назначено венчание ее друга Льва Нарышкина. Она наряжается, идет в церковь, на ужин, на бал. Ни одна душа не говорит о происшедших арестах, никто о них как будто не знает, только великий князь вызывающе весел и демонстративно держится подальше от своей супруги: он надеется на ее изгнание и на возможность вступить в брак с Воронцовой. Екатерина с веселым лицом переходит от одного гостя к другому, болтает, смеется, по-видимому, ничего не подозревает. Подле князя Трубецкого, которому вместе с Шуваловым поручено производство дознания по делу Бестужева, она останавливается, громко восхищается красивыми лентами его маршальского жезла и шепотом добавляет:
– Что я слышу? Что это происходит? Чего у вас больше – преступников или преступлений?
Престарелый князь, застигнутый врасплох, бормочет:
– Мы сделали то, что нам было приказано. Бестужев арестован, и теперь мы ищем основания для его ареста.
Екатерина не сомневается, что эти основания будут найдены, но тем не менее остается до конца на балу, и никто не замечает мучительной тревоги, кроющейся за ее светлой улыбкой. Только на следующее утро она получает записочку от Бестужева: "Не беспокойтесь, я улучил время, чтобы сжечь все". Это большое утешение. Самые существенные улики уничтожены, теперь остается только выжидать, посмотреть, какую выгоду сумеют извлечь ее враги из того, что осталось, – из ее переписки с Апраксиным и ее отношений к Понятовскому.
Вокруг великой княгини становится все более пусто. Никто не смеет навещать ее; те люди, которые еще вчера видели в ней будущую повелительницу, видят в ней сегодня заподозренную, а завтра, может быть, увидят в ней и заклейменную. Сама она не ищет ни с кем встречи из опасения завлечь своих друзей в беду и, возможно, из боязни натолкнуться на обидный отказ.
И при дворе старается она ни к кому не приближаться; да и никто и не ищет ее близости. "Престиж великой княгини значительно понизился", – доносит л'Опиталь в Париж. Аналогичная депеша отправляется французскому резиденту в Гамбург и попадает на глаза княгине Цербстской. Та впервые в жизни пишет дочери действительно сердечное, теплое письмо, заклинает ее униженно пасть к ногам Елизаветы и вымолить ее прощение.
Как раз это письмо не попадает в руки Екатерины. Она, впрочем, и не вняла бы совету матери. Не гордость удерживает ее от того, чтобы просить прощения у Елизаветы, а правильное понимание того, что подобное поведение было бы равнозначно признанию своей вины. Она сделала много такого, что должно было обозлить Елизавету, но не совершила ни одного поступка, который повредил бы интересам России. Ее любовь к России – искренняя, и в этом отношении она не чувствует за собой ни малейшей вины, она твердо убеждена, что Бестужев и она – подлинные патриоты и что, не считая придворной камарильи, весь народ на ее стороне.