Выплеснув страх, повернулась навстречу приближающемуся топоту.
Капитан от погони не очень-то и запыхался, только физиономия ещё красней сделалась.
Прижав к груди руки (получилось — будто молит о пощаде), Полина Андреевна проникновенно сказала:
— Брат Иона! Что я вам сделала? Я ваша сестра во Христе! Не губите живую душу!
Думала, не ответит.
Но монах остановился над лежащей, вытер рукавом лоб и пробасил:
— Свою душу погубил, что ж чужую жалеть?
Оглядевшись, поднял с обочины большой ребристый камень, занёс над головой. Госпожа Лисицына зажмуриваться не стала, смотрела вверх. Не на своего убийцу — на небо. Оно было хмурое, строгое, но исполненное света.
— Эй, любезный! — послышался вдруг звонкий, спокойный голос.
Полина Андреевна, уже смирившаяся с тем, что её рыжая голова сейчас разлетится на скорлупки, изумлённо уставилась на Иону. Тот, по-прежнему держа над собой булыжник, повернулся в сторону маяка. И точно — голос донёсся с той стороны.
Дверь башни, прежде затворенная, была нараспашку. На низком крылечке стоял барин в шёлковом халате с кистями, в узорчатых персидских шлёпанцах. Видно, прямо с постели.
Лисицына барина сразу узнала. Да и как не узнать! Разве забудешь это смелое лицо, эти синие глаза и золотую прядь, косо падающую на лоб?
Он, тот самый. Спаситель котят, смутитель женского спокойствия.
Что за наваждение!
— Положи камешек, раб божий, — сказал писаный красавец, с интересом разглядывая дюжего монаха и лежащую у его ног молодую женщину. — И поди сюда, я надеру тебе уши, чтоб знал, как обращаться с дамами.
Он был просто великолепен, произнося эти дерзкие слова: худощавый, стройный, с насмешливой улыбкой на тонких губах. Давид, бросающий вызов Голиафу, — вот какое сравнение пришло в голову растерявшейся от быстроты событий госпоже Лисицыной.
Однако, в отличие от библейского единоборства, камень был в руках не у прекрасного героя, а у великана. Издав глухое рычание, сей последний развернулся и метнул снаряд в невесть откуда взявшегося свидетеля.
Тяжёлый камень наверняка сбил бы блондина с ног, но тот проворно отстранился, и булыжник ударил в створку открытой двери, расколов её надвое, после чего упал на крыльцо, стукнулся одна за другой обо все три ступеньки и зарылся в грязь.
— Ах, ты так! Ну, гляди, долгополый.
Лицо рыцаря сделалось из насмешливого решительным, подбородок выпятился вперёд, глаза блеснули сталью. Чудесный заступник бросился к монаху, принял изящную боксёрскую стойку и обрушил на широченную морду капитана целый град точных, хрустких ударов, к сожалению, не произведших на Иону никакого впечатления.