– Я… думаю, что возьму котенка. Говоришь, он очень симпатичный?
– Красавец! – обрадованно прокричал в трубку Андрей. – Если ты завтра дома, я его тебе привезу.
– Дома! – выпалила Ника, еще до конца не осознавая свалившееся на нее счастье, что Андрей приедет к ней – в ее дом, а не на какое-то общее семейное торжество. Даже если бы у нее были планы на этот день, она бы отменила их ради приезда Андрея.
– Значит, решено! Если я подъеду завтра в полдень, нормально?
– Да, – ответила девушка. И запоздало подумала, что Андрей, скорее всего, приедет не один, а с женой. Эта неожиданная догадка, словно тучка в ясный день, омрачила сияющую солнцем радость, и Ника смущенно спросила: – Ты с Лилей?
– Нет. Она завтра работает. Внеурочно. Как всегда.
Еще раз извинившись за столь поздний звонок, он попрощался. В трубке раздались короткие, раздраженные, как и его фраза про жену, гудки, и Ника еще какое-то время слушала их. А затем заметалась по квартире, засовывая разбросанные по ней вещи в шкаф, будто ожидала визита не завтра, а сегодня, немедленно. Метнувшись из комнаты на кухню, по пути налетела на кресло, споткнулась об угол ковра и чуть не растянулась на полу. «Спокойно! Спокойно! Спокойно!» – бормотала она, прикладывая ладони к вискам, в которых пульсировала кровь. О том, чтобы вновь сосредоточиться на Эдичкином творчестве, и речи быть не могло. Ника решила вернуться к нему в другое, более подходящее время.
* * *
Комната, бывшая когда-то просторной гостиной квартиры в элитном доме, уже давно утратила былой лоск и превратилась в захламленное, напоминающее склад вышедшей из моды мебели помещение. Запущенность проявлялась во всем: и в беспорядочно разбросанных, будто здесь проводился обыск, вещах, и в осевшем на мебели слое пыли, таком «махровом», что складывалось впечатление, будто был он ровесником этой купленной по спецзаказу еще в советские времена импортной «стенки», и в торчавшем из кадки с растрескавшейся окаменелой землей высохшем стволе комнатного дерева, и в облупившейся на оконных рамах пожелтевшей краске. Мылись окна в последний раз, похоже, когда и красились. И, судя по спертому воздуху помещения, открывались для проветривания тогда же.
Хозяин квартиры как нельзя более органично вписывался в обстановку: был так же старомоден, как «стенка», вытерт временем, как ковер, и скрипуч, как рассохшийся паркет. Половину его лица скрывала густая и серая, будто запылившаяся, борода, а открытая часть была изрезана густой сетью морщин, не уступавшей по замысловатости узора паутине, вытканной в углу комнаты пауком. На первый взгляд, возраст старика смело приближался к вековой зарубке. Но когда старец поднялся из кресла и прошелся по комнате, могло показаться, будто сбросил он, словно тяжелую неудобную шубу, несколько десятков лет. Такая прямая осанка и цепкая походка свойственны молодому, полному сил мужчине, но никак не старцу, несущему на высохших плечах груз прожитых лет.