В Стамбуле я пробыл недолго. Четин-эфенди помог мне разыскать наш «шевроле», и, увидев его на придорожном пустыре под смоковницей за мастерской механика Шевкета, специализировавшегося на ремонте машин этой марки, от избытка чувств я на мгновение лишился дара речи. Багажник был открыт, среди его ржавых частей прогуливались куры из соседнего курятника, вокруг играли дети. По словам Шевкета, некоторые детали, такие как крышка заправочного бака, коробка передач, остались неповрежденными, и он поставил их на другие «шевроле», большинство которых продолжали использоваться в Стамбуле в качестве такси. Я заглянул в салон, туда, где некогда находились стрелки, кнопки и руль, которые теперь были разбиты обломками водительского кресла, вдохнул старый запах слегка нагревшейся на солнце обивки и от обилия скрытых в машине воспоминаний едва не лишился чувств. Потом дотронулся до руля, помнившего мое детство. Потрясенный, почувствовал невероятную усталость.
— Кемаль-бей, что случилось? Посидите-ка немного, — забеспокоился Четин-эфенди. — Ребятки, ну-ка принесите воды.
Впервые после смерти Фюсун перед кем-то посторонним у меня навернулись слезы. Я сразу взял себя в руки. Попивая чай, принесенный на подносе с надписью «Турецкий Кипр» (этого подноса нет в музее) чумазым подмастерьем, руки которого при этом были идеально чистыми, мы, недолго поторговавшись, выкупили отцовскую машину обратно.
— И куда мы теперь ее денем, Кемаль-бей? — спросил Четин-эфенди.
— Буду до конца дней своих жить с этой машиной под одной крышей, — улыбнулся я.
Однако Четин-эфенди услышал искренность в моих словах, поэтому не сказал, как все: «С мертвым в могилу не прыгнешь, жизнь продолжается», а понимающе покачал головой. Но если бы он это произнес, я ему ответил бы, что хочу создать Музей Невинности, чтобы жить с человеком, которого больше нет. Но так как заготовленные слова мне не понадобились, я гордо сказал другое.
— В «Доме милосердия» лежит очень много вещей. Я хочу собрать их все под одной крышей и жить с ними.
Я знал о многих героях, которые, как Постав Моро, в последние годы жизни превращали дома, где хранили свои коллекции, в музеи, открывавшиеся после их смерти. Я любил то, что они создали, и продолжал ездить по миру, чтобы бывать в сотнях музеев, которые полюбил, и повидать сотни других, которых никогда не видел, но мечтал увидеть.