Лариса, потрясенная, молчала. И только потом, после долгой паузы, спросила:
– Ба, а что стало с той девушкой, которую мой дед перед самой свадьбой бросил?
– С Лидой? Не знаю. Пропала куда-то. Кто-то говорил, что видел ее… Я из деревни вслед за Тоней и Иваном уехала и приезжала туда потом считаное количество раз – на похороны матери, да потом – на отцовы. Тонечку тоже на деревенском кладбище похоронили. И Ваню. Лиду я не видела и ничего о ней больше не слышала.
Бабушка тяжело вздохнула и, бросив взгляд на настенные часы, всполошилась:
– Ба-атюшки! Лариска, опоздаешь ведь! Мне потом переживать, а ну-ка на автобус не успеешь. Заболтала я тебя, старая… Давай-ка быстренько! А я пока тебе пирожков в дорогу заверну.
Лариса на автобус успела, хоть и примчалась на автовокзал почти перед самым его отправлением. Ей повезло с соседкой по месту: пожилая женщина, поставив себе на колени перевязанную вместо крышки платком корзинку, мирно сложила на ней руки и уснула. Лара же спать не могла. Глядя в окно на унылый ноябрьский пейзаж, она слово за словом восстанавливала в памяти бабушкин рассказ, чтобы потом, когда она будет пересказывать все Инге, не упустить ни одной детали. «Я уже еду домой. Есть что рассказать», – на подъезде к Москве отправила она сестре Вадима сообщение на мобильный. И получила ответ: «Могу заехать к тебе сегодня, позвони». – «Ок», – отписала она Инге. Какой бы уставшей она себя ни чувствовала, лучше отдать Инге дневник сегодня.
После работы Майя поехала в их с Ларисой любимый бар. Она заняла свободный столик и в ожидании подруги заказала слабоалкогольный коктейль. Задумчиво потягивая через соломинку напиток, она, пока не пришла Лариса, пыталась привести в порядок свои мысли и справиться с грустью. Прикуривая от зажженной свечки, Майя в сердцах выругалась, раздосадованная на себя и за хаос в душе, и за так неожиданно вспыхнувшие эмоции. Как у нее, такой циничной, расчетливой, «непробиваемой», могли возникнуть чувства? Недоразумение какое-то…
Плохо было оттого, что она словно попала в ловушку, столкнувшись с противоречиями собственных убеждений и так неожиданно вспыхнувших чувств. Ими бы и поделиться с близкой подругой, чтобы немного выпустить их из души, да, с другой стороны, обнажить их – значит признать, что все то, на чем строилась ее жизнь, не более чем мишура, фальшивка. Майя бы скорей признала, что фальшивка и недоразумение – ее новые чувства. Она не сможет принести им в жертву зазубренные до автоматизма правила.
А эмоции кипят, близятся к критической температуре, грозя в скором времени рвануть и разнести в клочья все то устоявшееся, монолитное, привычное, на чем, как на трех китах, строилась ее жизнь. Погасить их, убить, охладить – верное решение, пусть и сложно выполнимое. Но так ли ей хочется душить на корню едва только зародившиеся чувства, которые она не испытывала так давно, что, казалось, и не было в ее жизни ничего подобного?