— Ну ты, мудозвон! Хочешь, чтоб я тебя по стене размазал? — рявкает он, и все вокруг замирают.
— Оставь его.
Крестная не хочет, чтобы он его размазал.
Гнилые Пеньки трезвеет на глазах. Пятится, еще немного — и он сам размажется по стене.
— Проваливай, пока я тебе под зад не наподдал.
Гнилые Пеньки тянется за своим пиджаком. Он так дрожит, что даже стул падает.
— Пошел вон, чемпион! — гаркает крестный, и Гнилые Пеньки удирает, как очумелый заяц, под громкий смех.
А дядя как ни в чем не бывало возвращается к сосискам. Праздник продолжается.
Коринна чуть не плачет. Мама тоже.
— Ну надо же… Это что за громила?
Тетина подружка с гадкими волосами опять хочет посплетничать.
— Знаешь, у итальянцев это в порядке вещей… Он старший брат.
Я оглядываюсь на Коринну и Жоржетту — они остались возле мамы.
— Телохранитель при матери и трех малышках. Их отец из-за него носу не кажет.
Ну, люди добрые, вот так сказанула! У этой тетки точно мозги набекрень, да и та, первая, не лучше. Я секунду раздумываю: лягнуть ее, что ли? А уж ноги оттопчу обеим!
— Артистка! Сосиску хочешь?
Крестный издали протягивает мне тарелку.
Я бегу за сосиской, а по дороге вытаскиваю руки из рукавов футболки и переворачиваю ее задом наперед. Лошадка больше не бежит впереди меня. Теперь она бежит сзади.
— О-ля-ля! Одно слово — твоя крестница! — говорит кто-то из гостей, заметив это.
Крестного все поздравляют, сегодня он расстарался: «У него чистые руки».
По мне, так не такие черные, как обычно.
— Ну да? Это называется чистые? — спрашиваю я.
Смотрю и вижу всюду черноту. Если бы я так помыла руки, меня бы, уж наверно, не похвалили. Точно.
— Ну? Белые у него руки.
Как будто никто не видит, какие они у него грязные.
— А это что? Вот, вот, это что, не черное?
И нечего надо мной смеяться, что я, глупая? Он плохо вымыл руки.
— А ты повозись в смазке да мазуте, посмотрим тогда на твои пятерни, какого они будут цвета, — говорит мне крестный.
Он предлагает мне работать с ним. Я бы рада, только мама не разрешит.
Мой крестный — автомеханик. Всю жизнь «с головой в моторах, по уши в мазуте».
— О-ля-ля, одно слово — твоя крестница!
Даже крестная это говорит.
Все смеются, и он тоже.
Мне приятно, когда говорят, что я на него похожа. Это неправда, ну и пусть. Крестного я больше всех люблю.
— Ну, артистка? Что же ты не поцелуешь своего крестного? — вдруг рявкает он, как будто только что пришел.
«Артистка» — это я. Он называет меня «артистка», хотя никогда не видел, как я рисую. «Артистка» — потому что я «горазда на художества», так он говорит. Всех остальных он зовет «валы», «ребятишки» по-итальянски. Даже взрослые для него «валы». А я — «артистка».