– Вам не запутать меня в аргументах. Предоставьте мне, по крайней мере, право провести в покое мои последние часы!
– Как вам угодно.
Пока мы не отошли от причальной мачты, он почти ничего не говорил. Только пробормотал что-то о «человеческом достоинстве, которое под конец обернулось обычным высокомерием захватчиков». Но я не собирался больше прислушиваться к его фантазиям. Он и сам был заносчив, если верил, что ему удастся соблазнить английского офицера своими революционными бреднями.
* * *
Во время следующего этапа нашего путешествия я предпринимал отчаянные попытки вступить в контакт с Джонсоном. Частью этого плана было мое заявление о том, что мне надоело все время видеть Барри и что мне хотелось бы как-нибудь повидать другое лицо.
Тогда вместо Барри ко мне отправили с обедом дочь капитана. Она была так красива, так грациозна, что мне стоило трудов встретить ее тем же угрюмым взором, которым я приветствовал всех остальных. Несколько раз я пробовал выпытать, что намерен делать со мной ее отец, но она только сказала: «Он еще думает». Я прямо спросил ее, не поможет ли она мне. Она удивилась и не дала никакого ответа, но покинула каюту с изрядной долей спешки.
В Сайгоне – я узнал его по сверканию позолоченного храма – я услышал лопотание индокитайских паломников, занимавших заказанные ими места среди тюков и прочих грузов. Я им не завидовал. Это было тесное и душное пристанище. Но если они действительно буддийские паломники, то им, конечно же, повезло, что они вообще нашли себе место на воздушном корабле.
И снова – хотя Сайгон был «свободным» портом под американским управлением – меня заботливо стерег граф фон Дутчке. Теперь он обходился со мной менее самоуверенно, чем при первой нашей встрече. Ему явно было очень не по себе, и мне пришло на ум, что американские власти, возможно, получили какую-то информацию о миссии «Скитальца» и задавали неприятные вопросы. Во всяком случае, стартовали мы довольно-таки поспешно.
Поздно вечером с противоположной стороны маленького коридора до меня донесся громкий спор. Я узнал голоса Дутчке, капитана, Барри и Уны Перссон. Кроме того, слышал я еще один голос, тихий и спокойный. Голос был мне незнаком. Я разобрал несколько слов: «Бруней», «Кантон», «японцы», «Шаньдун»[21] – преимущественно географические названия. Но выяснить причину спора мне так и не удалось.
Прошел день. Мне только один раз приносили поесть. Уна Перссон извинилась за то, что еда холодная. Она выглядела усталой и довольно встревоженной. Я спросил ее об этом – чисто из вежливости. Она удивленно посмотрела на меня и одарила растерянной улыбкой. «Сама толком не знаю», – был ее ответ. Затем она снова ушла и, как обычно, заперла дверь снаружи.