В греческих домах ужинают поздно, поэтому у нее достаточно времени, чтобы полежать и поплескаться в ванне, такой большой, что в ней можно плавать. Достаточно понежившись, Домини встала, направив на себя прохладную водяную струю из гибкого душа.
Она вся сияла от такого сибаритского времяпрепровождения, когда вдруг Поль привел ее в полное смятение, неожиданно войдя в ванную комнату. Спокойный и самоуверенный, как кот, он снял с крючка на стене мохнатый халат. Домини стояла, глазея на него, как перепуганная наяда. Ее медового цвета волосы были свернуты узлом на голове, и только румянец смущения покрывал ее.
— Ты не собираешься пробыть здесь весь вечер, моя дорогая? — спросил Поль, и, когда он выходил, в зеркалах отразилась его широкая ухмылка.
— Ну и ну, — пробормотала про себя Домини, — мог бы и постучать! Позже, присоединившись к нему в salotto, где он предложил аперитив, она догадалась по тому, как блестели у него глаза, что он все еще наслаждается своей шуткой. Они встретилась взглядами, когда он подавал ей узкий бокал с шерри, и Домини поняла, о чем он думал — она не должна его стесняться, поскольку он уже хорошо знает каждую линию, каждый изгиб ее тела.
Она смутилась, поспешила отхлебнуть из своего бокала и стала осматривать комнату. Бархатные шторы топазового цвета закрывали широкие светлые окна, толстые сосновые поленья потрескивали в камине, а в вазах на шкафчиках стояли бледно-золотистые цветы.
— До чего приятен резкий запах сосновой смолы от этих поленьев, — тихо пробормотала Домини. — И интерьер комнаты прекрасен.
— Моя слабость, Домини, — он насмешливо улыбался, глядя на нее. — У меня греческая жадность к красоте.
— Это твое единственное оправдание, Поль? — тихо спросила она, и рука ее невольно поднялась к вороту тонкого шелкового без рукавов платья.
— Не совсем, — ответил он, сразу поняв ее намек.
— У меня была и другая причина, но пока я не собираюсь тебе говорить, какая.
Сердце, казалось, хотело выскочить из груди от этих слов. Что он имел в виду… неужели он женился потому, что любит ее?
Да посиди же спокойно, детка! — умоляюще воскликнула довольно грустная женщина, сидящая в глубоком кресле и плетущая кружево. Она была одета во все черное, начиная с шарфа, прикрывавшего седые волосы, и кончая узконосыми туфлями. Стоявший на столике рядом с ее креслом радиоприемник указывал на то, что первые три года глубокого траура по ее умершему мужу уже миновали, и теперь она могла получать удовольствие от кое-каких развлечений.
— Но они же могут подъехать в любую минуту, тетя Софула! — Кара Стефанос постояла, переминаясь с ноги на ногу, потом свесилась с металлической баллюстрады террасы. Терраса выходила как раз на дорогу, вьющуюся от гавани Анделоса, и девушка могла бы увидеть машину, едва лишь та появится на дороге. Загорелое личико напряглось от возбуждения, и тетка поглядывала на нее, поднимая голову от кружева, и качала головой. На руках Кары, в тех местах, которые она расчесала ногтями, снова виднелись царапины. До чего же некрасиво! Полю просто необходимо показать ребенка невропатологу…