— Гениальный режиссер.
— Она новый Бертолуччи. — Кен Могул поправил Дьюка или как его там. — Дайте мне год, и ее имя будет у всех на слуху.
Кен был одет как городской ковбой. Поверх черной рубашки с перламутровыми кнопками вместо пуговиц на нем была длинная серебряная жилетка с лейблом «Культура гуманизма». Его вьющиеся рыжие волосы были убраны под черную ковбойскую шляпу, даже ковбойские сапоги и джинсы на нем были черные. Он прилетел в Нью-Йорк из Юты, где на кинофестивале в Сандансе был представлен его последний фильм. Это был амбициозный проект о глухонемом мужчине, который работал на консервном заводе на Аляске и жил в трейлере с тридцатью шестью кошками. Мужчина все время молчал и дни и ночи прово-дил у компьютера, отправляя одиноким девушкам с сайта сообщения по электронной почте, поэт ому Кену пришлось изрядно попотеть, чтобы придумать какое-нибудь развитие действия. Пока это была его лучшая работа.
— Подруга, посмотрев твой фильм, я просто заново родился, — сказал Дорк Ванессе.
Уголки рта Ванессы приподнялись, она улыбнулась не то скучающей, не то изумленной улыбкой Моны Лизы. Она не знала, как отнестись к тому, что он назвал се подругой, но была довольна тем, что сделала его счастливым.
Банкет после шоу «Культура гуманизма» от Джедидаи Эйнджела был в сто раз круче, чем сам показ. Дом по адресу Хайвей, 1, был украшен как индуистский свадебный шатер, и одетые в бикини модели, которые даже не принимали участия в показе, лежали, развалившись, на кожаных диванах, пили мартини или танцевали под живую музыку бхангра. Ванесса подтянула свой красный топ. Было нелегко чувствовать себя жирной свиньей среди такого множества худых и стройных тел.
— Смотри, вот парень из журнала «Энтертей-нмент Уикли», — сказал Кен Могул и обнял ее за Талию, — Улыбайся, он фотограф.
По другую руку от Ванессы стоял Дьюк, прижавшись своей загорелой худой щекой к ее бледной мягкой щеке. От него пахло лосьоном после загара «Коппертоун».
— Скажи «салями»!
У Ванессы был принцип не улыбаться, когда ее заставляют фотографироваться, но почему бы и нет? Она не собиралась воспылать страстью к Дьюку, выходить за него замуж в храме волн и песка и жить в Малибу в убогой студии по соседству с акулами. Она слишком привязана к Нью-Йорку, а помимо этого она ненавидела пляжи. Нет, улыбаться она будет лишь сегодня ночью, а завтра будет такой, как всегда.
— Салями! — крикнули они все трое одновременно, сверкая улыбками перед фотообъективом.
После того как фотограф ушел, Дьюк, предполагая, что она из Лос-Анджелеса, как и все, кого он знал, спросил: