Между тем магазин был устроен любопытно. Посетитель попадал в настоящую старинную квартиру, обставленную классической пафосной рухлядью и заваленную скарбом, который пережил несколько поколений своих владельцев. Воск на подсвечниках застыл ещё до Первой мировой, салфетки и скатерти пожелтели задолго до изобретения стиральных порошков. К бронзовому завитку зеркальной рамы прицепился иссохший, сизый веночек флёрдоранжа. «Недорого!» – заверил меня хозяин, пожилой баварец в широких вельветовых джинсах и с пиратской серьгой в ухе.
Мёртвый флёрдоранж и нерушимые комоды увлекали не слишком. Я задержался у книжного шкафа, где в ряду тяжеловесных опусов Шеллинга и Фихте легкомысленно выделялся томик более уютного формата – «Приятные записки» какого-то маркиза де Прадомина.
– Господин любит клубничку? – поинтересовался антиквар.
– Скорее нет.
– Почему?
– Изжога, знаете ли.
Я полистал книжку: место и год издания на титуле не значились. Зато на первой же открытой наугад странице мне бросилось в глаза имя женщины – Maria del Rosario.
– Двести евро, – на всякий случай сказал торговец. – Но вам я отдам за сто сорок.
Я нашарил в карманах мобильник, сигарету и направился к выходу. На улице было пусто и прохладно. Мой звонок застал Арсения дома, в московской квартире, правда, спящего.
– Извини, что разбудил. У меня тут возник неожиданный вопрос. Как звали хахаля твоей испанской родственницы?
– Кого ты имеешь в виду? Я сегодня туго соображаю.
– Ну, того ловеласа, из-за которого она покончила с собой.
– А-а, теперь понял. Его звали маркиз де Прадомин.
Торговец поджидал меня на ступеньках своего полуподвала. Пока я звонил в Москву, цена книжного раритета упала до семидесяти евро.
Не имея цели включать пресловутого маркиза в число персонажей своей книги, я всё же посчитал, что пренебречь его мемуарными свидетельствами было бы несправедливо. Поэтому я выбрал несколько наиболее красноречивых отрывков из разных глав.
«ПРИЯТНЫЕ ЗАПИСКИ» МАРКИЗА ДЕ ПРАДОМИНА[2] Из главыXXXVI
…Репутация галисийского Казановы, нажитая мною к зрелому возрасту, видится мне одновременно лестной и унизительной. Венецианец Джакомо Казанова был достойнейшим сеньором. Но за его магической силой неотразимого любовника скрывалась одна губительная слабость. Он имел несчастье любить своих дам. Любить по-настоящему, непритворно, а значит, зависеть от самых тонких, эфемерных материй. Он доверял своё большое переполненное сердце маленьким капризным сердцам, которым эта ноша была не нужна и непосильна.
Из главыLXII
Более полутора лет я не имел вестей от Марии дель Росарио. Так она лелеяла добровольный запрет на нашу страсть, которую называла греховной. И вот в моих руках драгоценное письмо, пахнущее ирисами, а я малодушно медлю, не решаясь открыть его.