Сейчас я заметил, что непроизвольно оттягиваю приближение моего рассказа к той чёрной сквозящей дыре, которую оставила после себя женщина по имени Хуана Безумная. Не слишком соблазнительная тема для историков и ценителей костюмной романтики. Разве что – пища для умствований психопатологов, умеющих найти во всякой душевной аномалии срамную и уголовную этиологию, зловещую тайну родом из младенчества, а заодно и собственные неоперабельные комплексы, – но только не запредельную концентрацию нормы, которая, в сущности, была и остаётся самой большой тайной.
Пресловутое безумие Хуаны Первой становится чуть более доступным для понимания, если иметь в виду, что ей, попросту говоря, уготовили участь новогодней ёлки: угнанной, как невольница, из родимого леса, разряженной и осыпанной блёстками по самую макушку, облюбованной и воспетой хороводом гостей, а затем лежащей на помойке, возле мусорных баков, при свете заблёванного пасмурного утра.
Вот так она лежала однажды целые сутки в одной и той же позе, отказываясь от еды и от жизни, у запертых крепостных ворот замка Медины-дель-Кампо, откуда ей не позволяли бежать во Фландрию к любимому мужу. А ему, как известно, эта любовь успела надоесть хуже горькой редьки.
Место у ворот давно стало обжитым отстойником для человеческих отбросов, чем-то вроде тамбура, где толклись юродивые и попрошайки. Неистребимо пахло собачьей и людской мочой. В тот день стража отогнала всех прочь от тяжеленных ворот, потому что к ним соизволила припасть Хуана, дочь королевы Изабеллы. Изгои смешались с порядочной публикой в одну потрясённую толпу. Распластанная в пыли полоумная инфанта – это был невиданный спектакль для кучи ротозеев. Смотрелось довольно диковато. Стражники устали стоять и досадливо отворачивались. Люди осуждающе молчали. Собственно, любящий человек в глазах нелюбящих всегда выглядит избыточно и диковато.
Хуану отдали замуж в семнадцать лет: бросили, как сахарную кость, в политическую псарню. Кость досталась видному влиятельному кобелю – Филиппу Красивому, эрцгерцогу Австрийскому, повелителю Бургундии, Фландрии, Люксембурга, Брабанта и прочих феодов.
Когда в августе 1496-го инфанта Хуана по воле родителей отправилась во Фландрию в качестве невесты, её терзал всего один человеческий вопрос: «А вдруг я не смогу его полюбить?»
Когда же спустя несколько лет её воля станет решающей для целой империи, Хуана по-прежнему будет задаваться ничтожными человеческими вопросами вроде «любит или уже разлюбил?» и «почему вообще люди разлюбляют?». Как тут не заподозрить безумие?